"Всё уже в тебе..." / Сергей Юрский о Ефиме Копеляне
Выпуск №4-234/2020, Театральная шкатулка
Когда наступает время разбирать свой архив, порой находишь удивительные вещи, которыми хочется поделиться, что я и делаю время от времени на страницах журнала «Страстной бульвар, 10». «Радио России», где я проработала четверть века, создавалось как авторское радио. И все журналисты были свободны в выборе тем и героев своих передач. Моей главной темой был Театр.
Одним из циклов передач, с которым я дебютировала, стал «Монолог об актере», а начинался он с монолога Сергея Юрского о Ефиме Копеляне. Они играли в одних спектаклях в товстоноговском Большом Драматическом театре в Ленинграде, но их связывала не только сцена. Это был самый плодотворный и счастливый период в их творческой жизни.
Передача, с которой я вас, уважаемые читатели, знакомлю, прозвучала в эфире «Радио России» 8 апреля 1992 года и посвящена была 80-летию Ефима Захаровича Копеляна. К тому моменту прошло почти 20 лет, как Ефим Захарович ушел из жизни. Он умер 6 марта 1975 года, ему было 63 года. Мы часто произносим: «Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи». Это не о Копеляне. И при жизни все понимали, что Ефим Захарович уникальный артист. Он был любим и популярен, не обойден ни званиями (народный артист СССР), ни наградами, ни премиями. Но время идет, выросло уже не одно поколение тех, кто никогда не видел Копеляна на сцене. Остались только легенды. Кинематограф, к сожалению, эксплуатировал не столько его талант, сколько индивидуальность: актер снялся в десятках фильмов, не получив, за редким исключением, больших серьезных ролей. Особое место в его фильмографии занимает фильм «Семнадцать мгновений весны». Почти полвека он не сходит с наших телеэкранов, и звучит за кадром неповторимый голос Ефима Копеляна. Как же он это делал! Может быть, это его лучшая роль в кино. Именно этот голос, особая копеляновская интонация во многом способствовали успеху картины. Так что Ефим Захарович Копелян остается с нами.
Но, конечно, главным в его жизни был театр - Ленинградский Большой Драматический театр им. М. Горького (ныне им. Г.А. Товстоногова), где состоялись главные открытия.
Как все начиналось?
Ефим Копелян, студент архитектурного факультета Академии художеств, пришел в БДТ подработать в массовке, да так и остался на всю жизнь. В 1935 году закончил Студию при театре и был принят в труппу. Хотя его одаренность была очевидна, Копелян оказался не из тех актеров, которые просыпаются после дебюта знаменитыми. Были долгие годы будничной работы, в основном, небольшие роли. Во время блокады Ленинграда - фронтовой театр. Потом снова небольшие роли или второй состав. Слава пришла, когда ему было уже за сорок, с приходом в БДТ Г.А. Товстоногова. В новой труппе, которую создавал Георгий Александрович, Ефим Захарович Копелян занял одно из первых мест. Когда Сергей Юрский, студент 3-го курса Театрального института, пришел в БДТ в 1957 году, Копелян уже был Копеляном.
Мая РОМАНОВА
Сергей Юрский
Я ясно помню, что будучи школьником и страстным зрителем Большого Драматического театра, почитателем этого театра, Копеляна очень заметил. Но это была прелесть «замечания», когда человек не на главных ролях, но мы его увидели. Так, кстати, часто начинают самые лучшие впоследствии артисты, самые знаменитые...
Когда он играл в «Разломе» Б. Лавренева роль шестого матроса, я очень хорошо помню, что это была Роль. Потому, что 1-й, 2-й, 3-й, 4-й, 5-й матросы - ролями не были, а 6-й матрос был сыгран так, как у автора. Копелян играл неврастеничного, истерического человека. Это очень запоминалось. В Копеляне в дотовстоноговский период ощущалась несомненная потенция, он был интересен. Его неожиданное преображение произошло в спектакле 56-го года «Когда цветет акация». Вместе со своей женой Людмилой Макаровой они играли двух ведущих. Копелян говорил от себя. Он от природы человек очень смешливый и очень хорошо умеющий слушать - изумительный слушатель. Как актер он очень хороший рассказчик, но вот слушателей среди актеров почти не бывает, все хотят сами рассказывать. А Копелян умел слушать. И когда ему смешно, смеялся очень сильно. И тогда уже не мог себя сдержать. Вдруг он получил эту возможность на сцене. Это произошло в спектакле «Когда цветет акация» в постановке Игоря Владимирова под руководством Георгия Александровича Товстоногова. Это было обаяние без маски - просто Ефим Копелян, еще не Захарович, просто Ефим, со своей женой Люсей на сцене рассказывают, потом смотрят за действием и еле удерживаются от смеха.
Тогда в мире только возникало через кино это течение - человек не прикрывается, не перевоплощается, человек открывается и предъявляет себя таким, какой он есть, не лучше, не хуже. Тогда только начинала для нас восходить звезда Габена, которая, действительно, высоко взошла. А у нас это направление вдруг выразилось в Копеляне, вопреки с рядом существовавшим... Я сам принадлежал к числу актеров, которые мечтали о подобном раскрытии и пробовали изменить себя в каждой роли. А рядом оказался вдруг нашедший это обратное движение Ефим Копелян. Что произошло дальше? В первом же спектакле на сцене БДТ я с ним столкнулся. Мы играли вместе «В поисках радости» Виктора Розова. У нас не было сцен общих. Но в пьесе небольшое количество людей, поэтому я считаю, что мы играли вместе. А уже второй моей ролью стал его сын. В спектакле «Сеньор Марио пишет комедию» Копелян играл главную роль сеньора Марио. Главную не в смысле действия. Он был опять наблюдателем: курил трубку, свою, которую курил в жизни; не гримировался; сочинял пьесу и потом смотрел в воображении отрывки этой пьесы, которые шли прямо на сцене. Сидел, наблюдал. Оказалось, что наблюдать за наблюдателем интереснее, чем наблюдать за пьесой. Мы все почувствовали, что в Копеляне проснулся новый вектор, новое направление в театре. Говорили, что это направление, где чувства не выявляются бурно, темперамент не лезет наружу, «айсберг», говорили, связывая с Хемингуэем. Вдруг поняли, столь популярный тогда Хемингуэй более всего выразился у нас в Копеляне. Он совершенно не настаивал на этом, никогда не требуя внимания к себе добавочного. Копелян был почти лишен честолюбивого темперамента. Честолюбив в меру, но устройства своего честолюбия, требовательности, боязни, что недополучит где-то, что не будет участвовать в каком-то мероприятии, тем самым не окажется в определенном перечне - этого в нем не было совершенно. Не боялся, не старался. Что он любил? Разговор, застолья, нарды, путешествия, небыстрое движение, лучше в поезде, который дает возможность чувствовать, что время идет своим ходом и что он в этом времени нужное явление, нужная часть этого времени.
Я думаю, что три спектакля, первые из которых я назвал: «Когда цветет акация», где произошло открытие без маски, «Сеньор Марио пишет комедию» как утверждение себя в этом качестве и привнесение уже своих жизненных атрибутов - трубка, интонация, своя усталость, своя ирония, свой ритм, не персонажа, а свой собственный. И, наконец, третья роль, которая была одной из вершин его достижений, это, конечно, Ильин в «Пяти вечерах» А. Володина. Здесь совпадение: драматургический материал, подробная разработка с режиссером Розой Сиротой, которая работала над спектаклем, вдохновенная работа последних недель перед премьерой Товстоногова, когда он нашел внешнее, более крупное звучание этого спектакля, сочетание с Зинаидой Шарко, их дуэт, где они соревновались в простоте. Театр всегда был чуть на котурнах, и достижением кажется, что вот теперь сошли с котурнов. Но всегда заметно, когда очень резко на несколько ступенек ближе к земле сошли актеры. Здесь казалось, что актеры босиком пошли по траве, совсем новое ощущение. Этот дуэт Зины Шарко и Ефима Копеляна - нечто совершенно незабываемое. Вот тут Копелян стал Героем, кем и оставался в течение всей своей жизни до последнего дня, который наступил столь внезапно и столь несправедливо по отношению к его актерской судьбе.
Спектакль «Пять вечеров», как и многие великие спектакли Г.А. Товстоногова - «Варвары», «Горе от ума» - не сняты на пленку, но есть уникальная радиозапись этого спектакля, сделанная непосредственно в зале, где слышна реакция публики, дыхание зала и фантастическая игра актеров. В передачу на «Радио России», в которой звучал этот монолог Сергея Юрского о Е. Копеляне, были включены сцены из спектаклей, о которых шла речь, прозвучала и большая сцена из «Пяти вечеров» - объяснение в любви, необыкновенно просто и поэтично написанное А. Володиным и сыгранное Зинаидой Шарко и Ефимом Копеляном так, что даже в записи ее невозможно слушать без слез.
Следующая роль Ефима Захаровича Копеляна, о которой вспоминал Сергей Юрский, - Вершинин в пьесе А.П. Чехова «Три сестры», где Юрский играл Тузенбаха.
Это я наблюдал в течение всех спектаклей, потому что играл рядом с ним. Мне очень нравилось его исполнение. Чем? Все тем же - обаянием. Мне кажется, здесь было достижение, очень важное для Ефима Захаровича, именно в спектакле «Три сестры». Оно состояло в том, что его некоторая склонность свести ритм авторской речи к своей так, как бы он сам говорил, здесь была приведена к гармонии: Копелян говорил в ритме, который дал Чехов, не нарушая его, а ведь у Чехова все просто, просто и вместе с тем почти стихи. Попробуй переставить слова, сказать иначе, не получится. У меня в ушах интонация этого спектакля, очень хорошего товстоноговского спектакля «Три сестры». Прелесть исполнения Вершинина Копеляном, как и многих других ролей в этом спектакле, была в том, что интонации найденные - повторялись, не было этой «сверхпростоты», когда я говорю своим обыденным сегодняшним голосом. Это была простота в меру чеховской поэзии. И вот эта одинаковость того, как они вели диалог с Ниной Ольхиной, игравшей Машу после ухода из театра Татьяны Дорониной, звучала как по нотам. И это было в данном случае достижением, не штампом, а исполнением изумительной чеховской музыки...
Были ли исключения с тех пор, надевал ли Ефим Захарович Копелян снова маску? Да. Если я не ошибаюсь, всего два раза. Все остальное в театре, в кино, за кадром - без маски. У него было комическое прозвище: мы его часто называли «Ефильм Закадрович». Потому что он очень много говорил закадрового текста. Прежде всего, конечно, в «Семнадцати мгновениях весны». И это, как ни странно, дало ему еще большую славу и популярность. Потому что опять-таки была та мера простоты, приближенности к естественности, без всякого сентимента. Ведь он читал информационный текст, и вместе с тем это было художественное произведение. Так и надо было на то время. Этого и хотелось. Именно этот голос заставлял людей собираться у телевизора при первом просмотре фильма, при втором, третьем... Именно этот голос вместе с музыкой Микаэла Таривердиева говорил: это наше, это от нашего имени говорится.
Итак, были ли исключения, когда Е. Копелян надевал маску? Два, и оба связаны с грузинской драматургией. Одно связано целиком со мной: «Я, бабушка, Илико и Илларион» по повести Нодара Думбадзе в постановке Рубена Агамирзяна. Мы с Копеляном играли двух стариков: я - Илико, он - Иллариона. Мы гримировались. Я-то вообще это обожаю, искажать свое лицо. Ефим Захарович - в меньшей степени, но тоже... И хотя это были его усы, он становился другим человеком, совсем другим. Надо сказать, что я поклонник театра перевоплощения. Я обожал Копеляна в этой роли! Он играл растерянного человека, сильного внутри, но обстоятельства на него валились со всякими неприятностями, и уже почти совершенно невозможно сопротивляться им. Это был характер - созданный, прекрасный. И еще раз вспомнилось, что начинал он как характерный актер, это в нем было заложено...
В своей первой книге «Кто держит паузу» 1989 года Сергей Юрский в главе «Мои старики» (а стариков он начал играть еще со студенческих времен) писал: «Илико я играл легко. Я спускался на сцену за минуту до выхода, и достаточно было пару раз шагнуть широко на полусогнутых ногах, тело подчинялось: голова правильно, «по-иликовски», располагалась на плечах, руки уже не свои, а иликовские, удобно ложились в карманы, а перед глазами возникала горячая земля, далекое море и залитая солнцем каменистая дорога.
Я делюсь сейчас одним из самых радостных своих ощущений. Я говорю о нем подробно и непозволительно откровенно. Актер не может и не должен болтать о сокровенном, вынимать для публичного рассмотрения пружинку, которая дает ему радость роли: эта пружинка должна быть тайной, только тогда она будет действовать. Пока она действует, до нее нельзя докапываться, нельзя ее трогать. Это не суеверие, это опыт. Я позволяю себе коснуться пружинки в роли Илико только потому, что уже никогда не буду играть эту роль. Потому что умер Ефим Захарович Копелян, замечательный актер, дорогой мой Илларион. С его смертью умер спектакль. Илико теперь только воспоминание, реальное, как о живом человеке, жившем когда-то.
Сейчас в моей памяти о нем, большом актере, так прекрасно сыгравшем десятки ролей в театре и кино, кроме всего - общих друзей и знакомых, общих радостей, общей работы, щемящих воспоминаний, мимолетных разговоров, - кроме всего этого живут еще два человека, соединивших нас: Илико и Илларион, старики из грузинской деревни...»
Второй раз Копелян «надел маску» уже через много лет в спектакле «Ханума», опять грузинском. Опять Копелян играл масочного персонажа и опять очень успешно. Я сейчас не могу припомнить, было ли что-нибудь подобное. По-моему, нет. Потому что все остальное, играл ли он в американском сценарии «Не склонившие головы», играл ли в кино Савву Морозова - вполне конкретный характерный персонаж, Копелян не закрывался, а открывался...
Мы с ним были не только партнеры. «Я, бабушка, Илико и Илларион» играли двенадцать лет подряд, двенадцать лет в десятках городов, в нескольких странах. «Генриха IV» играли довольно долго вместе. Много сводила нас судьба в спектаклях, на гастролях. Но кроме того мы были соседями - стенка в стенку в течение довольно многих лет на Бассейной улице в Ленинграде. У нас были совместные возвращения из театра сперва в метро, потом в машине. У нас случались вечера, когда мы просто стучали в стенку, перезванивались, прогуливались по Парку Победы с разговорами про то, про сё, у нас были общие друзья. Нас очень многое связывало...
Его смерть, когда он исполнил одну из своих самых пронзительных ролей, опять-таки роль наблюдателя, рассказчика, автора в спектакле «Три мешка сорной пшеницы» Владимира Тендрякова, стала внезапной и вместе с тем такой общечеловеческой, общеленинградской драмой. Я помню эти похороны, обилие машин, которые пришли за людьми, чтобы ехать на кладбище. Многие, стоя на набережной Фонтанки у БДТ, надели траурные ленты, чтобы показать: и мы, и мы помним и склоняем головы в этот день. Траурные ленты были на машинах, которые просто проезжали мимо. Водители знали, что будут проезжать мимо БДТ, множество, множество машин... Мы прощались с Копеляном.
Да, его смерть была внезапной, и вместе с тем, вспоминая последний год жизни Ефима Захаровича, осознаешь, что он умирал. Умирал и чувствовал это. Печаль разливалась в нем все больше. Его не назовешь человеком оптимистичным, хотя был улыбчивым и остроумным. Скорее, скептиком. И как скептик имел одно качество, которое более всего я припоминаю. Это ненависть к котурнам. Одно дело, когда они на сцене, но котурны в жизни, пафос излишний, притворство, говорение тех слов, которые не соответствуют твоим мыслям, угодничество, весь тот аморальный набор, которым жило общество, Копеляну был чужд. Он никогда не говорил на собраниях с пафосом фальшивые вещи. Он никогда не совершил акции, за которую должен был потом оправдываться: «Вы понимаете, ситуация, я должен был сказать, чтобы...» Он помалкивал, посмеивался, покусывал усы и печалился, когда его товарищи, коллеги позволяли себе это. Позволяли, потому что такое было время. Но сам он в этом не участвовал. Отсюда был его скепсис. Потому так сильна его лишенная котурнов актерская манера: она внутренне опиралась на его ненависть к притворству, к преувеличению в самой жизни. Поэтому как актер и как человек он действительно сливался воедино. Другой станет на сцене говорить просто-просто, как в жизни, а почему-то эффекта никакого нет, скучно. А у Копеляна - все чувствовали искусство. Потому что это было существо его, которое требовало правды и простоты. Он никогда не сказал бы таких слов, а если бы я сказал: «Ефим Захарович, по-моему, Вы ищите правды и простоты в искусстве», - он бы схватился зубами за усы, начал смеяться и сказал: «Да, «высокий» разговор!» Он ненавидел «высокое», знал цену притворства под «высокое».
Часто вспоминаю один разговор. Зимним вечером шестьдесят какого-то года шли мы с Копеляном со спектакля домой. Ефим Захарович насмехался над житейской суетой и тщеславием актеров. Сам он действительно был лишен этого. «Все предопределено, - говорил он, - все уже записано наперед в книге судеб. Вот мы мучаемся, как сыграть эту роль, откуда к ней подойти, как к ней отнесутся. А все уже заложено, определено. Надо только прислушаться спокойно, угадать. Ты ищешь вокруг, а оказывается - всё оно уже в тебе».
Фото с официального сайта БДТ им. Г.А. Товстоногова
Фотогалерея
