Михаил Левитин: "Театр - если можешь - ответь мне любовью..."

Выпуск №5-235/2021, Лица

Михаил Левитин: "Театр - если можешь - ответь мне любовью..."

В детстве он страстно мечтал стать музыкантом и готов был посвятить этому жизнь. По не зависящим от него обстоятельствам, музыка не стала профессией, но его самого не покинула, растворившись в спектаклях, которые он ставит, и в книгах, которые пишет. Михаил Левитин счастливо соединяет в себе два призвания - режиссера и писателя. Театр и литература так замысловато и цепко переплетены в том мире, который он всю жизнь выстраивает вокруг себя и своих единомышленников, что разделить их не представляется возможным. То, что немыслимо материализовать на сцене, Левитин выплескивает на страницы своих книг.

Он родился в Одессе. Этот город навсегда с ним. И в нем. Дальше можно было бы и не продолжать. Но мы попробуем, призвав в союзники героя этих строк: «Я ничего нигде не приобрел, нигде. Ничто меня не изменило. В этом смысле я самый консервативный из одесситов».

Когда ему впервые явилась мысль о своем театре - не помнит. Зато помнит чувство уверенности в том, что все дело в названии - придумаешь его, произнесешь вслух, он и появится. Названия менялись вместе с придумывавшим их мальчуганом в соответствии с возрастом. Началось все с Лирического театра. Однако вскоре выяснилось, что таковые в истории уже существовали, и, увы, впечатляющего следа по себе не оставили. На смену ему пришел Эксцентричный театр, в который можно было играть: где угодно, как угодно, когда угодно. Само звучание этого слова каждый раз окатывало пьянящим дыханием свободы. А потом началось постижение профессии, с которым пришло понимание - его театр где-то уже существует, остается только найти его. Нашел ли он его? Безусловно. Но каждый, кто сталкивался с Левитиным и его театром, понимает, что поиски он не оставит никогда и ни при каких обстоятельствах...

В ГИТИС на режиссерский Миша Левитин поступил семнадцатилетним, не имея за плечами ничего, кроме искрящегося всеми цветами радуги одесского детства и трепетавшего в груди предвосхищения чуда: «Было светло, постоянно светло на душе, потому что, поступив в театральный, ты сохраняешь все лучшее, что в тебе есть, нет ощущения внутренней катастрофы, резкой перемены в жизни, какая случается, когда человек начинает овладевать профессией». Диплом был защищен на отлично, но Мария Осиповна Кнебель наговорила ему на прощание таких горьких напутственных слов, которые он не в силах забыть и по сию пору. Можно только догадываться, от каких ошибок и разочарований уберегла его впоследствии эта «прививка».

Он открыл дверь в профессию и обнаружил за нею «сразу после порога обрыв, и - бездну, а в ней незримое присутствие тех, кто обрел право и умение «не ходить по земле, а летать над ней», - гениев, мастеров». С тех пор Михаил Левитин занят тем, что строит - на свой страх и риск - все новые и новые маршруты путешествий по пространству этой бездны. В нем живет и, наверное, будет жить до последнего его часа, неугомонный одесский мальчишка, которому совершенно необходимо не просто открыть таинственный ларчик под названием «театр», а влезть внутрь механизма и любой ценой понять, как он там устроен, что заставляет его двигаться именно так, а не иначе, и, более того, вообще двигаться. «Конечно, можно обвинить меня в самообмане, - признается режиссер в одной из своих книг, - в шаманстве, но разве творчество всегда возникало из реального трезвого взгляда на жизнь? Разве не говорят физики и математики, приступая к исследованию, удивительное слово «предположим...»

Похоже, ему действительно удается поверять алгеброй гармонию...

Как? Загадка. И пусть она такой остается. Наблюдающему Левитина-режиссера со стороны действительно может показаться, что перед ним какой-нибудь физик-ядерщик, колдующий у своего «атомного реактора» в надежде спровоцировать в нем тот самый поток энергии, который замкнет дугу, соединяющую сцену с залом. Театр для Левитина - это всегда эксперимент над самим собой, который приходится ставить каждому, кто попадает в эту стихию. Цель - и для самого режиссера, и для его актеров - заключается в том, чтобы установить границы своих сегодняшних возможностей. И если зритель поверит, что все на этом коллайдере происходит взаправду, без поддавков, то отважится поставить его и над собой, а не останется наблюдателем, взирающим на происходящее на сцене из более или менее уютного кресла.

Зачем эксперимент публике? Левитин знает ответ на непростой этот вопрос: «Ты как бы говоришь зрителю: «Попробуй, сверь свои часы по моим, и, возможно, тогда ты иначе посмотришь на собственную жизнь». Да, на такое отважится не каждый. Далеко не каждый. Потому что привычный взгляд на себя дает иллюзию правильности бытия - самую дорогую, во всех смыслах, иллюзию для человека, с которой ему страшнее всего расставаться...

Назвать театр Левитина авторским - это и много, и мало. Потому что разложить его на составляющие, вывести некую формулу, которая максимально точно описывала бы это уникальное явление, невозможно. Для него каждый спектакль возникает из хаоса. С его точки зрения, все, что изначально хорошо/правильно организовано - слишком подозрительно, чтобы быть правдой. Потому что в жесткой, раз и навсегда заданной структуре отсутствует игра, заложенная во все сущее самой природой, а, следовательно, исключена и возможность взаимопревращений: «Я хочу ходить по комнате, зная, что предметы за моей спиной меняются до неузнаваемости, стоит лишь мне отвернуться».

Не ведаем, как по комнате, но по сцене он ходит именно так. И фокус в том, что ни он сам, ни актеры, ни тем более, зрители, не знают, что во что сейчас превратится. Так на сцене возникает чудо, предчувствие которого томило юношу, поступавшего когда-то в театральный. Так «реальностью театра проверяется подлинная реальность жизни...»

Левитин считает свою профессию... беззащитной: «Мы беспомощны, когда у нас нет сцены, нет актеров, нет пьес, нет зрителей. Мало на земле таких зависимых профессий». И убежден, что режиссер всю жизнь ставит один-единственный спектакль, «в каждой следующей попытке стараясь сделать его сложнее, интересней и лучше». О чем спектакль? О свойствах такой страсти, которую не уложить в восемь строк, как ни старайся. Власть над страстями - вот главное предназначение театра, который один только может столкнуть их так, чтобы высечь искру божественного огня из души зрителя. Слишком пафосно для нашего времени? Пожалуй. Но Левитин в это действительно верит. А потому, практически не ставит современную драматургию. Она для него чересчур «без-страстна» и «временна». А его волнует драматургия вечная. И, хотя время от времени пишет пьесы - жалко отдавать другим таких изумительных персонажей, как Идалия Полетика или Азеф, - сам себя драматургом не считает.

Драматургии из-под его пера вышло намного меньше, чем прозы. Книги, которые он пишет, - те же спектакли, только вместо актеров - слова. Различие только одно - «в случае удачи, этот созданный на страницах книги спектакль не исчезнет так же быстро, как его предшественники, поставленные в театре и для театра. В чем-то ему повезет меньше - он создавался не разными людьми, а одним и не в атмосфере веселого творческого взаимодействия, а в тишине, и он никогда не услышит шороха одобрения или неодобрения зрительного зала, у него будет иная судьба».

Тот, кому интересен феномен Левитина, становится перед необходимостью собирать целое из фрагментов, как собирает свою картину витражных дел мастер. При условии, что ему удастся отследить траекторию его мысли, что не так-то просто: разве угадаешь, какой парадокс следующим скатится с кончика неизменного левитинского карандаша. Несмотря на очевидный анахронизм такого предположения, нам почему-то кажется, что именно карандашом, давным-давно ставшим его неизменным спутником, Михаил Захарович и переносит на бумагу свои литературные тексты и режиссерские экспликации.

С годами в нем все больше растет уверенность в том, что театр - не святилище, возведенное на века, а цирк шапито. Обычно с людьми его профессии происходит обратная трансформация. Но Михаилу Левитину не грозит забронзоветь по случаю собственного 75-летнего юбилея. У него со Временем свои отношения: «Где доказательства, что сегодняшние люди - другие, новые? Что живут они, то есть мы, в какое-то другое время. Нет никакого другого времени? Время - одно! Как в Талмуде: «Вы говорите: время идет? Безумцы! Это вы проходите». Время стоит над человеком. А человеки суетятся. Когда всё успокоится, посмотрим, что останется. Когда это произойдет - не знаю...»

А потому, какой бы мерой взаимности ни отвечал Левитину Театр, ему всегда будет мало...

Фотогалерея