"Узор мастерства" / Вспоминая Виталия Соломина

Выпуск №4-244/2021, Вспоминая

12 декабря - 80-летний юбилей Виталия Мефодьевича Соломина, обернувшийся для нас, его верных почитателей и поклонников, днем памяти о выдающемся мастере, незабываемо и ярко проявившим себя в театре как артист и режиссер, в кинематографе, на радио. И вот уже 19 лет, как его нет с нами. Трудно, невозможно смириться с таким ранним уходом того, кто мог, должен был сделать еще очень много...

Не могу представить себе зрителя, не восхищавшегося доктором Ватсоном в сериале советских времен, в котором Виталий Соломин, по мнению многих критиков и зрителей, был истинным англичанином. Или не вспомнить «Зимнюю вишню» с неотразимым Вадимом Дашковым, которого зрители и презирали за слабость и нерешительность, и против воли сочувствовали ему, потому что, по меткому замечанию критика Майи Карапетян, этот герой страдал «наследственной болезнью русских интеллигентов», хроническим безволием. Или блестящие по исполнению роли в экранизированных опереттах «Сильва» и «Летучая мышь». Или обаятельного и принципиального юного сына героини Женю из «Женщин». Или Кирилла в «Старшей сестре», в котором с поразительной наглядностью соединялись «физики» и «лирики» тех времен. Или... впрочем, у каждого наберется свой заветный список среди многочисленных киноработ Соломина.

Но главное не только для меня - театр, Малый театр, которому Виталий Соломин отдал всю свою жизнь, раскрывшись в ролях как драматических, трагических, лирических, так и нестандартно, неожиданно в комических. Здесь у каждого тоже есть свой список тех работ, что оставили след в душе на многие десятилетия. Причем, в таких порой подробностях, что, когда находишь на просторах Интернета старые записи (в основном - телевизионные варианты), поражаешься тайникам собственной памяти, так остро сохранившим даже, казалось бы, мелочи.

Для меня это, в первую очередь, Фиеско в шиллеровском «Заговоре Фиеско в Генуе», Борис Куликов в «Летних прогулках» Афанасия Салынского и Яша в чеховском «Вишневом саде». Первые спектакли из названных поставлены и сняты для телевидения Леонидом Хейфецем. Последний - телевизионный спектакль этого же режиссера, работа с которым сильно и непривычно раскрыла большинство еще неведомых нам черт артиста: его поистине блистательную иронию; романтизм, пробивающийся через чешую цинизма и жажду безграничной власти, рожденных отнюдь не только тем далеким временем; непомерную гордыню и безграничное хамство лакея Яши...

Названные здесь роли ни в коей мере не отрицают блистательно, в духе смены идеалов едва ли не каждого десятилетия от застоя до вседозволенности, органично сочетающимся с традициями русского психологического театра, сыгранных Виталием Соломиным ироничного «сердитого молодого человека», по справедливому мнению многих критиков, поразительно соответствующего 70-м годам ХХ века, когда был поставлен спектакль «Горе от ума», Чацкого; «с необыкновенной легкостью в мыслях», словно вошедшего в театр с улицы Хлестакова; оставившего все надежды, переставшего «быть светлой личностью» (как говорит о себе Войницкий) доктора Астрова в «Дяде Ване»; поистине виртуозного Ипполита в «Не все коту масленица» А.Н. Островского. И в поставленных им самим спектаклях «Мой любимый клоун» по Василию Ливанову, «Живой труп» Л.Н. Толстого, «Дикарка» А.Н. Островского, «Свадьба Кречинского» А.В. Сухово-Кобылина, «Иванов» А.П. Чехова, где он сыграл главные роли. И все они были абсолютно разными, несхожими ни в чем между собой, хотя каким-то непостижимым образом ощущался в них внутренний путь артиста, углублявшегося не только в роль, но едва ли не в первую очередь в тайники собственной души...

И впрямь, как говорил Фиеско, граф ди Лаванья: «Узор мастера может быть слишком изощренным, чтобы его сразу оценить...»

Вот и оцениваем нередко с опозданием...

В упомянутой уже статье Майи Карапетян об артисте справедливо отмечалось, что Виталий Соломин «в каждой роли играет только то, что сегодня может «зацепить» зрителя и что, в первую очередь, «цепляет», задевает, интересует его самого». Так парадоксально, но и органично соединялись, перекликались между собой написанная полтора столетия назад великая комедия «Горе от ума» и напрасно забытая сегодня пьеса советского драматурга «Летние прогулки». То, что пережил Борис Куликов, приехавший провести отпуск на берегу живописной реки и неожиданно втянутый словно в воронку, в события жизни своего отца, о существовании которого он не ведал, но узнал лишь после смерти талантливого инженера, обостряют чувства и мысли до предела: можно ли смириться с тем, что проект умершего отца присвоен другими? Что друг, с которым вместе были исключены из университета, Антипов, «заряжает взрывчаткой», с пафосом произнося: «Время спросит потом не с кого-нибудь, а с нас: что вы сделали, чтобы пыль равнодушия не покрывала планету? Подумай: кто, если не мы?» и - первым же отступает в сторону? Что бессмысленная, как казалось, кража чертежей отца все-таки приводит к упоминанию на табличке у моста его имени? Что ревность и озлобленность Мишки, оказавшегося его братом по отцу, едва не доведет Бориса до убийства? И через постепенно умирающее в нем ледянящее спокойствие - приход к ощущению того, что высказывал мудрый старик Ольховцев: «Человек, заглушивший в себе инстинкт стадности, становится выше толпы...» А значит - способен в финале на очищающие слезы. Но быть в себе самом, что это: благо или наказание?.. Рассудить суждено было последующим годам и десятилетиям.

Леонид Хейфец поставил спектакль, в каком-то смысле сильно опередивший свое время. Это не до конца, но ощущали заполнявшие зал зрители, многие из которых испытывали смятение, покидая театр. Это в полной мере было прочувствовано и воплощено блистательными артистами молодого поколения - Натальей Вилькиной, Юрием Васильевым, Александром Потаповым, Викторией Лепко и признанными мастерами труппы Малого театра. «Летние прогулки» были, в сущности, камерной историей, поднимавшейся к высотам подлинной трагедии. И Виталий Соломин незабываемо пережил эти «подъемы», восходя к ним от роли к роли.

Непривычным во многом был его Чацкий - умный, желчный, лишенный каких бы то ни было романтических иллюзий, хорошо знающий, что такое - по словам А.И. Герцена, «жить с платком во рту», но противостоящий этому неписаному закону государства. Соломин вспоминал позже, что руководитель постановки Михаил Иванович Царев дал молодому артисту почти полную свободу, позволяя импровизировать, пробовать разные варианты сцен, выдумывать...

А как не вспомнить поставленную Виталием Соломиным «Дикарку», которую он вернул театру, впервые после того, как появился этот спектакль в Доме Островского в 1879 году! В самом начале 90-х годов ХХ века он сумел обнаружить в этой истории материал, созвучный времени: неустойчивость, текучесть жизни, что переворотилась и никак не желает укладываться. Каким непримиримым не представал бы конфликт отцов и детей, дети вырастут и станут куда страшнее старшего поколения...

В «Дяде Ване», поставленном Сергеем Соловьевым, Виталий Соломин сыграл доктора Астрова. Горькое шутовство, констатация печали окружающих чудаков, но главное, едва ли не самое трагическое - смех над самим собой, выедающий душу до донышка. Эта острая, неизбывная тоска по другой жизни протянулась прочной нитью к последней его роли в поставленном Соломиным чеховском «Иванове».

«Узор мастера» Виталия Соломина, кажется, был лишен каких бы то ни было знакомых, определенных очертаний - каждый раз он был новым и зачастую неожиданным, как, например, полубезумный бывший священник Шеннон из «Ночи игуаны» или бесконечно добрый и верный Сергей в «Моем любимом клоуне», или «эмоциант» (точнейшее словечко из «Летних прогулок»!) Швандя в «Любови Яровой», поставленной Петром Фоменко в 1977 году, когда появился и Фиеско.

Спектакль Леонида Хейфеца «Заговор Фиеско в Генуе» был чрезвычайно важен: на наметившемся уже довольно отчетливо изломе застойных и, как казалось тогда, не слишком отличающихся друг от друга десятилетий, режиссер и театр заговорили о том, что самый благородный порыв, самые свободолюбивые мечты могут завести и, как правило, заводят человека в те бездны предательства и подлости, из которых уже не выбраться. Соблазн власти велик и страшен, устоять перед ним почти невозможно, а грань, отделяющая тираноборца от тирана, постепенно стирается и становится невидимой.

Это был поистине великолепный спектакль, в котором правили бал открытые и глубоко спрятанные страсти, где категории жизни и смерти, свободы и равенства определяли смысл существования героев, их взаимоотношений, чувств, и ничего не было важнее этих «проклятых вопросов», потому что, не решив их для себя, невозможно было жить, дышать, любить и ненавидеть. Это была одна из первых на подмостках того времени романтическая трагедия в чистом виде. Но что, пожалуй, еще важнее - спектакль оказался первым нашим прикосновением к закулисью политики, к тем механизмам, помогающим достигнуть вершин власти, о которых мы не задумывались и, может быть, смутно догадывались прежде. Как оказывается десятилетия спустя, в своем спектакле Хейфец предугадал что-то очень важное, что стало постепенно нашей явью и повседневностью...

Для Виталия Соломина роль Фиеско стала даром Судьбы: он смог пережить в ней в полной мере, что значит не подчиняться стадности, а быть в самом себе и самим по себе, бесконечно меняя маски, в этом спектакле о власти, кровавой борьбе за нее, завершающейся потерей самого дорогого существа, любимой жены, а потом - и собственной жизни. Он, казалось бы, предусмотрел в своей игре все, кроме одного: бумеранг возвращается, неизвестно лишь, когда именно, и чьей рукой будет послан... Пожалуй, в творчестве Леонида Хейфеца это был один из самых ярких, театральных, незашифрованных ни в мыслях, ни в открытых страстях спектаклей. А Виталий Соломин был в нем поистине ослепителен рядом с такими мастерами, как Михаил Царев, Евгений Самойлов, рядом с замечательными Ярославом Барышевым, Александром Потаповым, Нелли Корниенко, Натальей Вилькиной, Владимиром Богиным (всех назвать просто невозможно, настолько плотно населено шиллеровское пространство!). Белоснежный костюм, ослепительная, завораживающая улыбка, утонченная игра - таким предстает Фиеско в самом начале. «Словно магнит, притягивает к себе все мятежные души», - говорит о нем тиран Джанеттино Дориа, но если бы только мятежные! Все без исключения, мужские и женские, потому что мастерски меняет одну маску на другую, так же изощренно жонглируя интонациями, мимикой, своей обольстительной улыбкой, жестами. А под показной страстью - одна сладкая и мучительная мечта о власти. Над городом, народом, над миром, если удастся. Для этого необходим лишь один верный, желательно, способный на любую подлость, помощник для «грязных работ» - мавр Хасан. С ним и только с ним не нужны маски... Но величайшему из интриганов уготовлена гибель от руки бывшего соратника Веррины - Фиеско покроют тем же красным плащом, под которым найдет приют убитый Дориа; под которым он своими руками убьет любимую жену, неузнанную им... И плащ этот станет символом, яркой метафорой.

Когда Виталий Соломин увлекся режиссурой, выбор мюзикла «Свадьба Кречинского» показался многим неожиданным. В самом начале 70-х артист сыграл Нелькина в спектакле Леонида Хейфеца. Предание гласит, что когда-то корифеи Малого театра, подписывая контракт, ставили одним из условий не играть Нелькина: слишком масочна роль, показать в ней живой характер - невозможно... Однако, режиссеру и артисту удалось нащупать характер молодого провинциала, привезшего в столицу свой привычный жизненный уклад - отнюдь не смешной, не пародийный. Одержимый идеей справедливости, Нелькин Соломина проходил свой путь по цепочке событий, что приводили его к краскам почти драматическим: невозможность прийти на помощь в тот момент, когда это особенно необходимо; неумение не только защитить от грядущей беды Лидочку, но и просто убедить в своих подозрениях относительно Кречинского окружающих... Чувство гордости, собственного достоинства, что жило, билось в герое Соломина, выводило образ за пределы привычного толкования, привлекало внимание, вызывало сострадание. Тем и запомнилось.

В своем же спектакле для Соломина ключевым стало понятие «игра»: в жизнь, в прошлое, в будущее. И в этой игре должен непременно присутствовать театр, как говорится, в полном объеме: не только в исполнителях, но и в сценографии, костюмах, свете, пластике. И при том, что спектакль отличался изобретательностью и соблюдением жанровых «необходимостей», полагаю, не мне одной он показался избыточным, несмотря на фейерверк роли Кречинского. В «Свадьбе Кречинского», поставленной Виталием Соломиным вместе с А. Четверкиным, в отличие от многих других спектаклей по первой пьесе А.В. Сухово-Кобылина, присутствовало именно ощущение целостности Трилогии: не только прошлое Михайлы Васильевича, великолепно воплощенного Соломиным, но и те нити, что протянутся к будущему, к пьесе «Дело», в которой мы уже не увидим Кречинского, но прочитаем его письмо к Лидочке Муромской. И в Расплюеве-Василии Бочкареве отчетливо проступал будущий герой, что заявит о себе в полную силу в «Смерти Тарелкина». По воспоминаниям участников спектакля, Соломин говорил на репетициях о том, как «фантасмагоричность пьес Сухово-Кобылина возрастает от одной к другой... Ставя сегодня первую пьесу, невозможно не учесть остальные. Столь же, если не более, фантасмагорична и наша сегодняшняя действительность. Игроки «по-крупному» - не столько в многочисленных казино, сколько в теленовостях: сегодня некто - на верхнем этаже власти, завтра - в Матросской тишине, послезавтра - избранник народный. Взяточники - в таких чинах, какие Муромскому и не снились». Вот эта острая современность конфликта, совпадение ритмов жизни, незамаскированное наложение «картин прошедшего» на нашу реальность и привлекли Соломина-режиссера. И были бы сегодня еще более реальными и востребованными зрителем...

Александр Ермаков, игравший слугу Кречинского Федора вспоминал слова Виталия Соломина: «Кречинский, Федор и Расплюев - три бандита, которые идут по улице Горького. Сегодняшние бандиты». С одной лишь оговоркой: не в сравнении с временем появления спектакля, с искусственно притянутой современности, а в смысле точно обозначенной традиции - типы на все десятилетия и столетия.

Может быть, и остался бы таким в воспоминаниях этот спектакль, если бы не трагическое событие: приступ Виталия Мефодьевича, приведший к безвременному уходу из жизни. Татьяна Петровна Панкова, игравшая Атуеву, вспоминала: «Никто не ожидал того, что случилось. Я играла в тот вечер с ним на сцене, но не поняла, в каком он состоянии. А он встал на колени - в сцене, когда Кречинский просит благословения моей Атуевой. Я выбегаю вперед и вижу - он говорит и как будто только одна сторона лица подвижна. И безумно расширенные глаза Титовой... Я ничего не поняла, не поняла, почему он встал и подошел к Саше Потапову - очевидно, за физической поддержкой. Но потом он взял себя в руки и доиграл сцену до конца - там было еще фраз шесть или семь. А потом сел в кресло и уже не встал... У него была жестокая гипертония, но он не отменил из-за болезни ни одного спектакля. Он не давал себе никаких поблажек, даже когда был усталый, и других держал...»

Это был последний выход Мастера на подмостки.

Но последней режиссерской и актерской работой Виталия Соломина стал чеховский «Иванов» - сложносплетенная, словно с ощущением последней, роль главного героя, в которой, по верному замечанию Майи Карапетян, «Иванов Соломина видит спасение в освобождении от масок, от навязываемых ролей. Он рвется к искренности - и производит впечатление или сумасшедшего, или негодяя». Это было второе обращение Малого театра после спектакля, поставленного Борисом Бабочкиным в 1960 году, который до сих пор вспоминают очевидцы. И в обращении Виталия Соломина к чеховской пьесе прежде всего привлекла идея, наследованная у Бабочкина: режиссер и исполнитель должны слиться в одном лице. А Соломин отметил, спустя три десятилетия обратившись к «Иванову»: здесь заявлена «самая болевая точка в нашей жизни, и ее нужно тронуть, чтобы зритель забеспокоился и заинтересовался». При соединении режиссера и исполнителя главной роли неизбежно возникало впечатление не просто очередной постановки, а гражданского, четко осознанного поступка: необходимость высказаться на близкую и тревожную тему не присвоенным текстом, а обобщенным взглядом на целое, на явление. Так раскрывался перед зрителем не просто жесткий, а жестокий Чехов, врач-диагност, твердо знающий, как много зависит не только от точности диагноза, но и от степени откровенности, с какой он высказан. Проходит время, меняется порой до неузнаваемости жизнь, но не рассасывается душевная смута, чувство глубокой неудовлетворенности, несовпадения с так легко мимикрирующей средой. Истлевают не только идеалы, в которые свято верилось, но и чувства - любовь, дружба, верность, справедливость. И это невыносимо...

Не случайно в одном из последних интервью Виталий Соломин говорил: «Кто я? Зачем живу? В последний момент все задают себе такие вопросы, и только немногие - раньше. Часто думаю о смерти. Это правильно. Помогает увидеть истинное». Замечательным был дуэт Иванова с доктором Львовым, сыгранным Василием Бочкаревым как отражение внутреннего мира Николая Алексеевича. Великолепны были Людмила Титова, Евгения Глушенко, Татьяна Панкова, Инна Иванова. Несколько спрямленными, но несущими в себе трагическую тему одиночества, выглядели в спектакле исполнители мужских ролей. А важнее прочего оказывалось и придавало спектаклю современность глубокое внутреннее ощущение эпохи появления «Иванова» на подмостках старейшего театра и портрет героя времени, каким воспринял и запечатлел его Виталий Соломин...

Многогранный, яркий и глубоко врезавшийся в память узор мастера продолжает жить в нас, не тускнея, не позволяя забыть...

Фото предоставлены Малым театром

Фотогалерея