"Прекрасная леди" и Андрей Белый / "Моя прекрасная леди" в Санкт-Петербургском театре музыкальной комедии

Выпуск №5-245/2022, Премьеры Санкт-Петербурга

"Прекрасная леди" и Андрей Белый / "Моя прекрасная леди" в Санкт-Петербургском театре музыкальной комедии

Постановщики большинства мюзиклов сильно рискуют. Зритель придирчиво сравнивает новый спектакль со знаменитым романом, пьесой («Граф Монте-Кристо», «Собор Парижской Богоматери»), часто с кинематографической версией бродвейского спектакля. «Мою прекрасную леди», конечно, поверяют популярным фильмом Джорджа Кьюкора. Занятие это бесполезное. Режиссер Григорий Дитятковский ни в чем не повторяет американскую ленту. И художник Владимир Фирер поддерживает его замысел. Никаких ярких красок, свойственных жанру, никаких туалетов от Сесила Битона Живанши или, по крайней мере, от Славы Зайцева, на премьере Театра Музыкальной комедии вы не найдете.

Постановка черно-белая. Фирер, склонный к изысканной сценографии, здесь обошелся грудой стульев (белых и черных), двумя невысокими лесенками. Все это кружится, играет в руках хористов-танцовщиков. Динамичная среда обитания. Дитятковский прекрасно оперирует хором, кордебалетом, солистами, задействует пространство сцены и арьерсцены. Исполнители «порхают» по стульям и лесенкам. Многие эпизоды представлены в стилистике теневого театра, что увеличивает четкость жеста, пластики. Почти вся сцена обучения Элизы - «теневая».

Вера Свешникова (Элиза) обладает тем, что Мейерхольд называл «рефлекторной возбудимостью». За ее движениями интересно следить. Да, петербургскую мисс Дулитл в туалете от Фирера вряд ли пустили бы в Букингемский дворец (финал мюзикла), даже на посольский прием. Не роскошно, не богато. Впрочем, это не главное. Сегодня вопрос культурного перерождения, перехода в иной «класс» не так уж и важен. Наши собственные манеры остаются на уровне цветочницы Элизы до того, как она научилась выговаривать слово «инфлюэнция». И новые правила на государственном уровне узаконивают упрощение языка. Верх и низ общества дифференцируются по другому принципу: не по манерам, а по чувству свободы, уверенности в себе. А эффектность? Еще в 1998 г. режиссер Лев Стукалов в своем «Пигмалионе» («Наш театр») сказал красивому, элегантному Шоу: «нет».

Но оставим общие рассуждения. Вернемся к театру. Проблема всех «Пигмалионов» и «Прекрасных леди» в органичном перевоплощении из цветочницы в аристократку. Как правило, блестящие актрисы-«леди» притворяются цветочницами, причем, весьма грубо. У критиков были большие претензии к Одри Хёпберн в первых эпизодах. Потому она и не получила «Оскара». Помню, как шаржировала в первой сцене великолепная Елена Юнгер, изображая Патрик Кемпбелл, первую исполнительницу роли в комедии («Милый обманщик» Д. Килти). Этим же грешили все известные мне Элизы: от Констанции Роек (в Малом театре. 1957 г.) до Елены Яковлевой (в «Современнике». 1994 г.)). Свешникова-Элиза избавляется от нелитературного произношения (кстати, помимо проглатывания гласных, она жутко шепелявит, что было и в спектакле Стукалова), но остается простой и естественной девушкой. Одних это разочарует (не звезда!), других порадует. Я никогда не слышал фразы из нынешнего спектакля: «Вы думаете, я не могла бы быть сиреной?» Эта Элиза принципиально не хочет стать «сиреной». В этом ее достоинство или недостаток. Существуют противоположные точки зрения.

А как обстоит дело с вокалом? В мюзикле обычно демонстрируют силу своих связок, обогащенных микрофоном, то есть кричат. Благодаря долгой (4 месяца) работе с опытным режиссером Свешникова поет и, что еще более удивительно, танцует осмысленно, в образе, не боясь порой выглядеть некрасивой (1-я ария: «Вот было б здорово»). Она нигде не позирует. Хёпберн в самом известном номере мюзикла: «Я танцевать хочу» -восхитительная женщина в минуту восторга и оживления. У Элизы-Свешниковой все сложнее. За безукоризненным вокалом и отважным танцем ощутимы потрясение и испуг перед тем, что открылось в ней самой. Это перерождение не слабее, чем у Джекилла-Хайда.

Если Хёпберн почти сразу побивала зрителя красотой и женственностью, то Свешникова, прежде всего, вызывает симпатию как человек нравственно чистый и в последнем акте даже мудрый. Мы вместе с миссис Хиггинс говорим: «Браво, Элиза!» - она четко объясняет ситуацию своему вчерашнему наставнику. Элиза-Дарина Дружина в «Пигмалионе» Дитятковского («Приют комедианта», 2014) была крепкой, жесткой ученицей, почувствовавшей специфическую поэзию своего учителя. Однако у той Элизы, из драмы, в финале рвалась наружу улыбка. Элиза-2021, явно, страдает. Мы не получим известного по фильму-мюзиклу хеппи-энда. Как известно, и Бернард Шоу его не предполагал. Два героя оказываются по разные стороны «баррикады». Элиза хотела бы брака с Хиггинсом, влюблена в него, но не готова для этого уничтожиться.

Хиггинс (Владимир Садков), конечно, споет положенное «Я привык к ее глазам». И все же ученый-педагог думает больше о другом. Дитятковский выбрал его стержнем своей философско-филологической концепции. Садков прошел хорошую школу у Тростянецкого, сыграв Николеньку Аблеухова в спектакле по Андрею Белому. У Дитятковского несколько другие задачи. Свою рецензию на «Пигмалиона» в «Приюте комедианта» я назвал «Есть упоение в фонетике». Эта тема перешла и в мюзикл. В 2014 году Дитятковский нашел для Хиггинса малоизвестную поэму Андрея Белого «Глоссалалия» (1917). Как мило, что писатель отметил Октябрьскую революцию этим фонетическим дифирамбом. Правда, опубликовать его удалось в более либеральные времена НЭПа, в 1922 г. Хиггинс у Дитятковского - поэт фонетики. Как объяснял сам Белый, он создал поэму о «звуковой космогонии», конечно, не научную, но так же далекую от традиционной поэзии, лирики. Его поэма, скорее, восходит к античным образцам (например, «О природе вещей» Тита Лукреция Кара), однако, по форме, гораздо изощреннее, чем во времена античности. И вот Хиггинс в «оперетке» (!) произносит два монолога с обширными цитатами из классика символизма. Хиггинс-Садков «загибает», например, такие фразочки: «жесты рук отражают все жесты безрукой танцовщицы, пляшущей в прозрачной темнице под сводами неба» (не нёба!). Разумеется, Садкову подобные тексты непривычны, но он отважно вступает с ними в дружбу. И в финале, при том, что Элиза привлекательна для него, как мужчины, Хиггинс вздымается в выси романтизированной фонетики.

В постановке 2014 г. Хиггинс (Владимир Селезнёв) был тонким музыкантом, играл Шопена. Драматический актер Селезнёв обозначал звук пластикой мима. Он «физически» извлекал произносимую фонему из раструба старинного граммофона извивающейся рукой. Тот Хиггинс разговаривал с учениками языком тела. Хиггинс-Садков - не музыкант и не мим, а поэт с пафосом.

«Браком» с фонетикой заканчивается новая версия мюзикла или музыкальной комедии. Любопытно, что два столь разные режиссера, как Геннадий Тростянецкий и Григорий Дитятковский сошлись в Театре Музыкальной комедии на своей любви к Андрею Белому, автору далеко не легкого жанра. Я имею в виду сравнительно недавний спектакль «Белый. Петербург».

Не подумайте, что Садков-Хиггинс и его партнеры - засушенные конструкции. Нет, Хиггинс, Пикеринг и семья Дулитлов темпераментны. И даже строгая миссис Пирс (Валентина Кособуцкая) с пылкостью требует от хозяина соблюдения приличий, особенно при девушке. Редкий случай, когда монолог миссис Пирс «сорвал аплодисменты».

Своеобразие премьеры Театра на Итальянской в том, что, не поступившись ни одним из музыкальных номеров Фредерика Лоу, Дитятковский выстраивает, в хорошем смысле, серьезный драматический спектакль. Если подразумевать под «драматическим» потребность в органике, психологизации, перевоплощении. Не только солисты, но и хор-кордебалет (здесь они неразделимы) постоянно сопереживают происходящему, движения их не самоценны. При том, что пластика оригинальна, жесты не шаблонны (хореограф Надежда Калинина). Тем более, это ценно применительно к традиционно облегченной опереточно-мюзикловой хореографии-акробатике.

Возьмем хотя бы сцену урока с хором: «Он не спит, он не ест...» Хористы на переднем плане искренне сочувствуют бедному профессору, убивающему себя непосильной работой. Или сцена скачек.

В фильме перед нами - эффектная демонстрация экстравагантных костюмов и шляпок, шляп, шляпищ. В Музкомедии на скачках собрались люди азартные, а не манекены, слегка перевоплощающиеся в соперниц-лошадок. И Элиза в момент «экзамена» перед гостями миссис Хиггинс совершенно иная. Обычно девушка, старательно воспроизводящая чистоговорки, чрезмерно манерна. Тем контрастнее ее живое воодушевление по поводу «спёртой» шляпки. Свешникова не манерничает - ей это не свойственно. Как дитя современной эпохи, она, скорее, пародирует телевизионных дикторов, идеально артикулирующих новости. Что касается прорвавшихся вульгаризмов, то Дитятковский не отказал себе в удовольствии несколько модернизировать «сногсшибательные» словечки Элизы. Она говорит не «шляпку спёр», а «шляпку стибзил». Эпизод очень смешной, хотя мне всегда было непонятно, почему мисс Дулитл, в предыдущей сцене («Того и жди, пойдут дожди в Испании») обретшая языковую свободу, стала вновь такой зажатой. Конечно, она выступает перед «чужими», и всё же. При этом Пикеринг (Владимир Ярош), как бы закованный, обычно, в мундир, в сцене скачек от волнения перевозбудился, излишне прихахатывает.

Стэнли Холлоуэй (Альфред Дулитл) из фильма 1964 г., спору нет, непревзойденный комик, но однообразный как в первой, так и в последней сцене. Он у Кьюкора мусорщик с начала до конца. Когда слушаешь и смотришь на Павла Григорьева-Дулитла, веришь: этот может читать лекции, сколько хочет. Его демагогически-публицистические высказывания не лишены здравого смысла и применимы к сегодняшнему дню. Он - оратор по природе.

Даже Фредди, «дежурный» тенор, непривычен. Роман Вокуев сменил традиционные приемы комика из второй опереточной пары на образ влюбленного, летающего на руках танцовщиков. Фредди не может ступать по земле - ведь по ней ступает Элиза. Недаром Шоу считал его более вероятным кандидатом на роль мужа Элизы, чем Хиггинс.

Разумеется, говоря об оригинальности нынешней премьеры, мы неизбежно приходим к теме режиссера драматического театра в музыкальном. Дефицит режиссеров музыкальных театров огромен, и пока некем его восполнить. Особенно это касается театра оперетты и мюзикла. Правда, мюзиклы сегодня пекут как пирожки (в Мюзик-холле, театре Ленинградского Дома молодежи), но это не подразумевает высокое качество театральной продукции. Приглашение зарубежных постановщиков тоже не решает вопроса. Авангардисты в оперетту пока не захаживают. Зритель оперетты их не потерпит. Факт тот, что две последние удачи в Театре музкомедии связаны с драматическими режиссерами: Тростянецким и Дитятковским. Тростянецкий однажды высказался в том смысле, что не видит разницы между режиссурой драмы и оперы, мюзикла. Конечно, это не так. Его собственный удачный опыт не делает погоды. К счастью, Дитятковский читает партитуру, имеет музыкальное образование, хотя «Моя прекрасная леди» - дебют известного режиссера и педагога в музыкальном театре. Не без кокетства он заметил в интервью про актеров театра: «Они меня вытерпели». На самом деле, работа с труппой была для нее прекрасной школой.

Впрочем, трудно предположить, что Дитятковский переквалифицируется в музыканты. Для этого нужен особый материал. Как он выразился: «С пьесой надо только договориться». Не удаляясь от либретто мюзикла, режиссер в то же время выявил акценты, в том числе, у Шоу, на которые мы до сих пор не обращали внимание. Легкий жанр под руководством Дитятковского утратил свое пресловутое легкомыслие, приобрел известный, не чрезмерный интеллектуализм, в то же время без тяжеловесности.
Не уверен, что, скажем, «Гейша» Сидни Джонса (а она в планах Театра) будет близка его творческой манере. Пока же порадуемся на своем веку за состоявшуюся премьеру. А там видно будет.

 

Фото М. Ковалёвой с официального сайта

Санкт-Петербургского театра музыкальной комедии

Фотогалерея