Штрихи к портрету Марии Кнебель

Выпуск №7-247/2022, Театральная шкатулка

Штрихи к портрету Марии Кнебель

19 мая 1993 года исполнилось 95 лет со дня рождения Марии Осиповны Кнебель. К этой дате была приурочена передача на «Радио России». Актриса Художественного театра, режиссер, педагог, автор книг, без которых сегодня невозможно себе представить ни историю нашего театра, ни театральную педагогику, доктор искусствоведения, народная артистка РФ. Ее ученики - цвет отечественной и мировой режиссуры. Кнебель первой нарушила зону молчания вокруг имени своего учителя, гениального актера Михаила Чехова. Как режиссер в своих спектаклях она заново открывала А.П. Чехова, Ф.М. Достоевского, А.Н. Островского...

Идея передачи о Марии Осиповне принадлежала известному театральному критику Татьяне Константиновне Шах-Азизовой, с которой мы много и успешно сотрудничали и которой тоже уже нет с нами. Так случилось, что в большой и разнообразной творческой жизни Марии Осиповны, наверное, одним из самых счастливых периодов было время ее работы в Центральном детском театре (1950-1960), директором которого тогда был отец Татьяны Шах-Азизовой, Константин Язонович Шах-Азизов, человек замечательный, настоящий театральный деятель. Татьяна Константиновна в буквальном смысле слова выросла в ЦДТ. И разговор о М.О. Кнебель мы решили начать с ее детских впечатлений.


Т. Шах-Азизова: Конечно, эти впечатления очень стойкие, как вообще все детские впечатления. Они не забываются. Воспоминания, связанные с Марией Осиповной, удивительные: маленькая, забавная женщина, смешливая, легкая. Потом я думала о ней в плане чеховского «Вишневого сада». Там говорят о Раневской: легкий, простой человек. Вот и она была легким человеком... Ее почитали в театре, обожали и совершенно не боялись. Актрисы изображали ее в капустниках и делали это лихо, на нее могли рисовать карикатуры. Она первая хохотала. Была какая-то удивительная атмосфера в театре, дружеская, на равных. И вместе с тем каждый отдавал себе отчет в том, что такое Кнебель.

Когда я, как говорится, «вошла в разум», стала относиться к театру осмысленно, а потом и профессионально, стала думать: в чем секрет воздействия Марии Осиповны? Что это была за судьба, какая сложная, какая странная. Кругом ее все любили. Но, мне кажется, недооценили. Мария Осиповна родилась в год создания Московского Художественного театра (1898), что стало знаменательным совпадением. Сначала она училась в Студии Михаила Чехова, потом во 2-й Студии МХТ. С середины 20-х годов начался период Московского Художественного театра. Она там была острохарактерной, даже гротескной актрисой, играла в спектакле по Ч. Диккенсу «Битва жизни» миссис Снитчей, Карпухину в «Дядюшкином сне» по Ф.М. Достоевскому, замечательно играла Шарлотту в «Вишневом саде»... Потом началась режиссура. Все это было до 1950-го года, когда так странно и страшновато все сломалось. Она ушла из МХАТа не по своей воле, ушла вынужденно, хотя казалось, кому, как не ей, оставаться там, продолжать то, что она приняла как эстафету из рук учителей. Учителей было трое: К.С. Станиславский, Вл.И. Немирович-Данченко и, конечно, Михаил Чехов. И только теперь мы понимаем, как соединила в себе Мария Осиповна не только благодарную память о всех трех, но и их наследие. Мне до сих пор непонятно, как она ушла и почему ее не вернули.

До конца жизни Кнебель воспринимали как полномочного представителя мхатовских традиций. Учеников своих она обучала по системе Станиславского. Вместе с тем, главное, мне кажется, было ею сделано вне МХАТа. Вот такой парадокс...


В передаче о Марии Осиповне Кнебель принял участие один из самых талантливых и верных ее учеников, режиссер Леонид Хейфец.


Л. Хейфец: Вся жизнь Марии Осиповны была связана с МХАТом. Она была безгранично предана этому театру. Но во мне живет какое-то чувство несправедливости - этот театр в течение стольких лет не давал ей возможности ни как актрисе себя максимально выразить, ни как режиссеру. Я иногда думаю: может быть, если бы она раньше ушла из Художественного театра, сколько бы она могла сделать!.. Или я заблуждаюсь?


Т. Шах-Азизова: Мария Осиповна достаточно гармонично существовала немалое количество лет. Ее очень любил Вл.И. Немирович-Данченко... После смерти Н.П. Хмелева, который был художественным руководителем МХАТа с 1943 по 1945 год (одновременно руководил Театром им. М.Н. Ермоловой, где вместе с Кнебель поставил несколько спектаклей: «Как вам это понравится» У. Шекспира, «Последние», «Дети солнца» М. Горького - М.Р.) наступили новые времена, и Мария Осиповна вынуждена была уйти. Конечно, эта рана не зарубцевалась. Кнебель во МХАТе работала «в упряжке». Ей было свойственно редкое режиссерское умение работать вместе с кем-то.

И вот возник Центральный детский театр, куда она пришла уже сложившимся режиссером. И тут оказалось, что она прекрасный, полноценный, властный режиссер, кроме того, что называется, строитель театра. Она работала десять лет в ЦДТ непрерывно с 1950 по 1960 год. Последние пять лет была главным режиссером. При ней начинали молодой Олег Ефремов, который не только играл, но начинал ставить, при ней набирал силу молодой режиссер Анатолий Эфрос, при ней засверкали таланты старейшин труппы. Я помню, с каким восторгом и влюбленностью говорил о ней мой отец. Как все заиграли при Кнебель! При ней изменился репертуар: Мария Осиповна ставила «Горе от ума», «Мертвые души», «Мещанин во дворянстве». А рядом были первые пьесы Виктора Розова. Какой-то мудрый баланс разных начал в театре. Длился этот прекрасный период ЦДТ десять лет, но к 60-м годам он иссяк.

Она ушла в другие театральные миры, хотя умела совмещать работу в ЦДТ с какими-то постановками на стороне.

Мне кажется, в 50-60-е годы она выросла в очень крупного режиссера. Когда я сейчас читаю в одном учебнике по истории советского театра фразу очень мудрого театроведа о том, что Кнебель прежде всего даровитый, умный педагог, мне делается обидно. Вспомните ее спектакли, чем она прославилась в театральной Москве: «Иванов», 1955 год. Открытие забытой пьесы Чехова, которую почти не ставили при советской власти. Тогда Чехова очень любили в нашем театре, начинали прочитывать заново. Настоящий чеховский бум начался чуть позже, но без таких спектаклей, как «Иванов», возможно, этого бы не было. Это покажется парадоксальным - Мария Осиповна поставила то, что Алексей Дикий называл «несыгранной пьесой Чехова». Действительно, «Иванов» не имел такой сценической судьбы, как «Чайка», «Три сестры», «Вишневый сад». Во МХАТе эта пьеса была поставлена после смерти А.П. Чехова и шла без особого успеха. Потом казалась как бы не подходящей к советской действительности. Тогда были списки Реперткома, где были пьесы, рекомендованные к постановке, там был «Вишневый сад», а «Иванов» казался каким-то подозрительным: рефлексирующий интеллигент кончает с собой. «Не наша пьеса»... И вдруг Мария Осиповна ставит спектакль в шекспировских тонах, в шекспировском масштабе. И Борис Смирнов обнаруживает в себе огромного трагического актера.


В нашей передаче слова Татьяны Шах-Азизовой подтверждались сценой из спектакля Московского Театра им. А.С. Пушкина «Иванов». Даже в записи Иванов - Б. Смирнов - мощная трагическая фигура.


Т. Шах-Азизова: Когда я стала театроведом и стала смотреть спектакли Кнебель как зритель и театральный критик из зала, я поражалась яркости и своевременности ее спектаклей: тот же «Иванов», или «Вишневый сад» в ЦТСА, или «Таланты и поклонники» в Театре им. Вл. Маяковского. Для меня этапный спектакль - «Дядюшкин сон» в Театре им. Вл. Маяковского, 1972 год. Этих четырех спектаклей, которые я назвала, достаточно, чтобы сделать репутацию очень крупного режиссера, даже если бы она ничего другого не сделала. Ее педагогика - отдельный пласт. Я не имею права говорить об этом, пусть говорят ее ученики. Книга Кнебель «Поэзия педагогики» посвящена ее ученикам.

Есть целый ряд людей, которые помогали Марии Осиповне на разных этапах ее жизни. Взять хотя бы Наташу Крымову, которая помогала ей делать книги, вместе с ней разбирала архив Михаила Чехова; взять Леонида Хейфеца, Адольфа Шапиро; ее учеников по Лаборатории, скажем, Алексея Бородина, много, много имен. Конечно, со всеми встретиться невозможно, их слишком много. Я выбрала Леонида Хейфеца. Я выбрала его не случайно. Последние годы он был с Марией Осиповной особенно близок. Он с ней вместе работал в ЦТСА. Ученики М.О. Кнебель все такие разные люди. Я имею в виду цвет нашей режиссуры: Анатолий Эфрос, Олег Ефремов, Вальдемар Пансо, Адольф Шапиро, Анатолий Васильев... У них есть одна черта, как мне кажется, это преданность театру и любовь к артистам. Все разные. Как это происходило?


Л. Хейфец: Корень лежит в принципе ее отношения к человеку как таковому. Здесь она несла внутри себя все то, что дала ей культура ХIХ века, когда эта культура формировала христианское отношение к человеческой личности как таковой. Мария Осиповна не поддалась тому унифицированному коллективистско-абстрактному взгляду на человека как на часть какой-то машины, которая должна работать над всеобщим человеческим счастьем. Она очень старалась воспитать в нас внимание к каждому человеку, «долбила» нас, чтобы мы научились видеть в человеке, в данном случае, в артисте то, что ему, артисту, более всего свойственно, более всего близко. Но, к сожалению, большая часть людей нашей профессии самоуверенно ослеплена собственными представлениями о том, как все должно быть.


Т. Шах-Азизова: Какие спектакли Марии Осиповны ваши любимые, если можно так сказать?

Л. Хейфец: Я думаю, что список не будет сильно отличаться от вашего. Я в те годы был еще очень молодой, я еще не учился у нее, а уже прочитал о ее постановке «Иванова» в Театре им. А.С. Пушкина. Потом, уже будучи студентом, я посмотрел «Безымянную звезду», а потом работал в театре, где она ставила «Вишневый сад». Конечно, эти названия более всего остались в памяти, хотя был немалый период ее работы в Центральном детском театре.

Спектакли Кнебель отличало одно - очень глубокое проникновение в суть. Она чуралась внешних, эффектных, шумных, если угодно, скандальных, эпатажных путей в искусстве. И она заражала нас этим путем. Она очень многое взяла в самом деле от Вл.И. Немировича-Данченко. И это, с моей точки зрения, высший и самый сложный вид существования в искусстве. Кнебель создавала спектакли, которые предполагали глубокого, тонкого и серьезного зрителя. Есть театр, который рассчитывает на удар в литавры. Это не значит, что тот театр плох, а этот хорош. Рядом существовал театр Н.П. Охлопкова, где были литавры, алое полотнище на полсцены, мизансцены, которые поражали воображение. А у Марии Осиповны тихо звучала виолончель, сидел человек на первом плане с книжкой и о чем-то думал. В каждом ее спектакле присутствовала большая актерская личность, и чаще всего происходило очень большое театральное событие. Например, как Борис Смирнов, которого Москва как-то знала, он много лет до того работал в провинции, и вдруг сыграл Иванова. В «Вишневом саде», например, сверкнуло имя артиста Саши Белоусова. Это был Петя Трофимов. И как впоследствии он будет развиваться. У Стрелера и у Брука мы увидим нечто подобное. А в те годы это было совершенно ново, новый взгляд.


В передаче прозвучали сцены из спектакля Центрального театра Советской армии «Вишневый сад» в постановке М.О. Кнебель, где в роли Раневской была незабываемая Любовь Добржанская с ее необыкновенным голосом, а в роли Пети Трофимова - юный Александр Белоусов, в будущем один из ведущих артистов театра, Лопахина играл Петр Вишняков. Конечно, прозвучал в эфире его знаменитый монолог после торгов. Даже в записи можно было почувствовать и понять, что это был за спектакль, его особую интонацию, какие-то новые смыслы в чеховской пьесе.


Т. Шах-Азизова: Мне кажется, Мария Осиповна была для своего времени внутренне поразительно свободным человеком и как личность и как художник - а время было сложное. Она развивалась, соответствовала времени, опережала его, была очень разная. Она ставит чеховского «Иванова» как зрелую трагедию. Потом приходит в Театр Советской армии и ставит «Вишневый сад». Представьте себе, какую надо было иметь смелость и свободу, чтобы режиссеру мхатовской школы, выросшей в замечательном «Вишневом саду», поставить такой странный спектакль. На сцене была какая-то греза, мечта, воспоминания, видения. Она работала вместе с замечательным театральным художником Юрием Пименовым. Это был союз даже не единомышленников, а двух поэтически мыслящих людей. Она впервые поставила «Вишневый сад» как поэтический спектакль, в котором действовали живые, полноценные люди. Это было первое. Второе: она отказалась от дурной хрестоматийной традиции - показывать смену формаций, уходящее дворянство, приходящее купечество. Ничего этого не было. Она сама очень просто, простыми человеческими словами объясняла «про что»: у каждого из нас свой «вишневый сад» - нечто дорогое, что в конце концов приходится терять. Как люди умеют себя держать при этой потере, как они приходят в новую жизнь, как они переступают через все это... Вечное, простое, понятное всем людям - она внесла эту материю в наш театр. Этот спектакль такой белый, красивый, поэтичный, был для тех лет немножко странным, недооцененным. А потом, когда в 70-е годы по всему свету и у нас тоже стали ставить такие белые поэтические спектакли, у нас Анатолий Эфрос, за рубежом Дж. Стрелер, никто не вспомнил, что первой была Мария Осиповна Кнебель. Она не умела настаивать на своих открытиях, она была слишком скромна. Она ставила спектакль и получала удовлетворение. Другая черта ее режиссуры в том, что она умела раствориться в актере. Мария Осиповна опередила время в «Вишневом саде». Она смогла открыть что-то во времени, не просто открывая пьесу, как «Иванова» - а открыть театральный ход, что очень дорогого стоит.

Помню, как Георгий Александрович Товстоногов с восторгом говорил о любимых работах режиссеров: «Он открыл «новый ход» в театре...» Это был для него высший комплимент.

Вскоре после «Вишневого сада», в конце 60-х в спектакле по Островскому снова случился этот «новый ход». Она ставила «Таланты и поклонники» в Театре им. Вл. Маяковского. И сделала примерно то же, что и с «Вишневым садом». Там она сбросила чеховские штампы, здесь сбросила штампы Островского. Не было картины быта и нравов. Это был спектакль о поэзии, магии театра, которые властвуют над всеми, для которого жертвуют всем. И поэтому поступок Негиной воспринимался подвигом. Спектакль замечательно начинался прологом. Была показана закулисная часть театра: какие-то перевернутые декорации, как бы театральная кухня. Для зала это всегда какое-то колдовское зрелище. Входил Нароков, которого замечательно играл М.М. Штраух, бродил среди разбросанных, перевернутых декораций. Это был его мир, это было его волшебство. И зал сразу настраивался на волну поэтическую.

Другая черта личности Марии Осиповны - неэгоистический склад режиссуры. Очень странная для этой профессии вещь. В природе режиссуры, особенно, если режиссер - хозяин театра, некий диктат. Мария Осиповна не была эгоистичной ни в чем. Она не боялась отдать лучшее ученику. Она отдала Анатолию Эфросу пьесу В. Розова «В добрый час», не стала сама ставить. Она очень верила в молодых. И не боялась ни молодых, ни старых.

Стоит снова вспомнить спектакль «Дядюшкин сон». Она повторяла своим ученикам, молодым режиссерам, что играла во МХАТе «Вишневый сад», «Дядюшкин сон» совершенно иначе. Да, она слушала время. «Дядюшкин сон» - знаменитый спектакль Театра им. Вл. Маяковского с Марией Ивановной Бабановой в центральной роли. Было очень трудно убедить Бабанову играть эту роль, найти с ней творческий контакт. Как это могло случиться? Случилось потому, что Мария Осиповна необыкновенно чувствовала актера. Это очень важная черта ее режиссуры. Не было отдельной режиссерской концепции, к которой потом присоединялись художники, артисты. Она шла изнутри, изнутри автора, изнутри актера. Нет такого термина «режиссура перевоплощения». Кнебель умела влюбиться и перевоплотиться и в автора, и в актера. В том же «Дядюшкином сне» играла молодая актриса Наталья Вилькина, актриса совершенно другого поколения, другого направления, чем Мария Ивановна Бабанова. Они как бы работали в разных стилях: Бабанова плела психологические кружева, ее серебряный голос опять звучал для нас и пел со сцены. И более жесткая, современная, приземленная Вилькина. И это был дуэт.


Слушателям «Радио России» повезло, они услышали сцену из спектакля «Дядюшкин сон», услышали неповторимые голоса Марии Ивановны Бабановой и Натальи Вилькиной, почувствовали особый нерв этого спектакля.


Л. Хейфец: Для нее было важно, чтобы вокруг была интеллигентная, доброжелательная атмосфера, с огромным юмором, может быть, даже с насмешками друг над другом, с иронией. Она не была ханжой, классной дамой, она хохотала, острила, она курила, могла выпить, она любила и жила очень полнокровной жизнью. Но для нее хамство, жлобство, выстраивание чего бы то ни было на костях другого, унижение, окрик, самоутверждение - все это было «вторым сортом». От нее очень сильно шло это ощущение уровня. Мне эти качества в ней были чрезвычайно дороги. В ней был какой-то особый аристократизм. При этом она могла так ухмыльнуться, что мы понимали - это стыдно. Тремя-четырьмя словами очень сильно улучшала мое состояние здоровья, когда я был тяжело болен. Мы ее навещали в больнице: как-то прихожу, она сидит на уголочке стола в столовой и пишет. Никогда ни в Кремлевской больнице, ни в спецбольницах, ни в привилегированных палатах не лежала. Общая палата, ужас, думаешь, если попадешь в такую больницу - финиш! Приходишь к ней, она сидит, что-то пишет, первое, что говорит: «Леня, вы слышали, что...» Нормально, когда человек в больнице говорит, что у него болит, какие дают лекарства... А она: «Леня, вы знаете, что открылась выставка М. Ларионова?» - «Да, я что-то слышал, но внимания не обратил». - «Как! Вы не были на выставке?! Художника замордовали, а сейчас выставку устраивают! Где они были раньше?!» И начинается какой-то взрыв, и ты забываешь, что пришел к женщине, которой восемьдесят и которая в очередной раз тяжело больна. Сколько было таких случаев невиданного жизнелюбия, невиданного жизнеутверждения и, с моей точки зрения, невиданной интеллигентности. Это идет от родителей. Отец - крупнейший книгоиздатель России. А может быть, и от того, что она девочкой сидела на руках у Л.Н. Толстого...

Она уже не могла подниматься по лестнице на третий этаж, лифтов в ГИТИСе нет, лестницы крутые, ей помогали, но она карабкалась, как альпинист. Не позволяла себе никого собой обременять.

Мария Осиповна была Женщина до последней секунды жизни, я бы сказал. Ей шел 87-й год, она уже практически не могла ходить, но приходила, вела уроки. Я сидел рядом. И меня поразило, что костюмчик на ней потрепан. Она всегда очень изыскано, хотя и очень просто одевалась. Я, совершенно не задумываясь, говорю: «Мария Осиповна! Как вы можете ходить в таком костюме?!» Она начинает на меня страшно орать: «Какое вы имеете право делать мне замечания, как вы смеете! Я ношу то, что считаю нужным. Видите ли, он будет делать мне замечания!» Она кричит без зла. И в то же время я чувствую, что, может быть, она довольна, что кто-то делает ей замечание. Через день мы встречаемся на следующем занятии. Она сидит в кресле, благоухает французскими духами, на ней какой-то простой, но очень элегантный костюм, блузочка... Мария Осиповна смотрит на меня победительно: «Сегодня я вас не огорчила?» Я говорю: «Мария Осиповна! Я на коленях перед вами!» Она порозовела. Я вижу, что она в этот момент просто Женщина. А жить ей оставалось полгода...


Тогда, в 1993 году, когда мы отмечали 95-летие со дня рождения Марии Осиповны Кнебель, в финале передачи я говорила, что, хотя увидеть ее спектакли невозможно, к счастью, многие из них записаны на радио и на ТВ. Остались ее книги, которые не устареют никогда, остались ее ученики. Для любого человека, имеющего хоть какое-то отношение к театру, Мария Осиповна Кнебель остается прекрасной легендой.


Л. Хейфец: И легенда эта подтверждена, мне кажется, всей жизнью Марии Осиповны, ее существованием в театре, в культуре отечества. Я вспоминаю 1961 год. Минусинск, юг Красноярского края. Я в то время студент режиссерского факультета ГИТИСа в командировке по линии ВТО встречаюсь с маленьким Минусинским передвижным театром. Проезжаю с этим театром по селам, по очень глухим местам Красноярского края. В автобусе при длительных переездах из одного села в другое артисты запойно читают книжку, она переходит из рук в руки. «Что вы читаете?» М.О. Кнебель в это время в «Библиотечке художественной самодеятельности» издала свою первую книжечку «О действенном анализе пьесы и роли». Так вот, поверьте, в те годы эта книжечка переходила из рук в руки. Потом пошло 2-е, 3-е издание.

Жизнь очень сосредоточенная, духовно насыщенная, скромная, не претендующая и не гоняющаяся ни за какими внешними проявлениями славы, наград. И в результате - огромная победа, победа ее жизни: Минусинск 1961 года и Париж 1988 года - Всемирный Конгресс, посвященный К.С. Станислпвскому. Центр Помпиду. Один рабочий день Конгресса посвящен Марии Осиповне Кнебель. Я был свидетелем этого всемирного признания. Больно и жалко, что нескольких лет Мария Осиповна не дожила до такого подлинного триумфа. Я бы, вообще, передачу о ней назвал «Победа Кнебель».

 

Фотогалерея