Вперед к Островскому / Интервью с Сергеем Морозовым (Санкт-Петербург)

Выпуск №5-255/2023, Гость редакции

В год 200-летия Александра Николаевича Островского, в канун предпремьерных репетиций спектакля мы беседовали о творчестве, о постановках произведений драматурга с режиссером, художественным руководителем Театра «На Литейном» Сергеем Анатольевичем Морозовым. Его имя хорошо известно в России: с 2000 года работал режиссером-постановщиком, а с 2002 по 2007 годы главным режиссером Костромского государственного драматического театра им. А.Н. Островского, в котором поставил более 15 спектаклей по пьесам отечественной и мировой драматургии. Среди них «Горячее сердце» А.Н. Островского (2003) - дипломант VI Всероссийского театрального фестиваля «Дни Островского в Костромской области», VI Всероссийского театрального фестиваля «Дни Островского в Доме Островского» (Малый театр, Москва), IV Международного театрального фестиваля им. Ф. Волкова (Ярославль), Дней культуры Костромской области в Санкт-Петербурге (Александринский театр). За постановку этого спектакля Сергей Морозов удостоен Всероссийской литературно-театральной премии «Хрустальная роза Виктора Розова».

О кастах, поэзии и псевдореализме А.Н. Островского

- В канун юбилея А.Н. Островского в профессиональных дискуссиях часто звучит лозунг Луначарского: «Назад к Островскому». Как вы определяете для себя траекторию этого пути: назад или вперед?

- Оставим высказывания Анатолия Васильевича той эпохе, в которой этот лозунг возник. Сейчас я все-таки определил бы направление как «вперед». И вот почему. Драматургия Островского кажется простой и ясной только на первый взгляд. При погружении в объемную взаимосвязь мотиваций, поступков, их истоков, понимаешь, насколько разнообразным и разноплановым может быть замысел и взгляд на материал. Тут же встает вопрос формы: прежняя эстетика реализма (или псевдорелизма) уже не воспринимается зрителем, а сугубо формальный подход контрастирует с самим материалом. Значит, нужно искать особый способ разговора со зрителем, уровень театрализации, гармонии правды Театра и правды Жизни людей-персонажей. Я видел много спектаклей со «смещенным центром тяжести» в ту или другую сторону. И каждое смещение обедняло Островского. Но еще большую беду приносит взгляд на его пьесы как на некий провинциальный лубок. Сегодня театр часто лишен живого болевого пульса, внятного разбора, баланса (а не просто микса) жанров. В случае же освоения всех этих задач однозначно будет движение вперед. Драматургия Островского дает для этого огромные, вдохновенные возможности.

- В какой момент театральной жизни началось ваше движение к Островскому?

- Путь к встрече с Островским был недолгим, но шел через достаточно сильное сопротивление. Как молодой режиссер я находился в иллюзии, что с помощью пьес Александра Николаевича можно разговаривать исключительно о «прежних» временах. До соприкосновения с миром Островского в работе практически все его пьесы мне казались «картинами минувшего». Но так сложилась судьба, что первый театр, в котором я работал сначала полтора сезона режиссером-постановщиком и потом более пяти лет - главным режиссером, носил имя А.Н. Островского. Это замечательный театр в Костроме. И конечно, избежать соприкосновения с этим автором было невозможно. Первое открытие полифоничности мира драматурга - откровение - произошло благодаря «Горячему сердцу». И в последующих встречах с драматургией Островского я ощущал его, это горячее сердце. Только уже не Прасковьи Курослеповой, а самого автора. Не могу сказать, что мой роман с пьесами «русского Шекспира» был насыщенным, но каждая встреча давала как вызовы - каким образом найти поэтику и правду взаимоотношений одновременно; как, не совершая насилия над пьесой, выявить актуальность темы и смыслов; как сохранить сочность языка и яркость юмора, не став рабом говорения текста «с некоторой горячностью», - так и мгновения прорыва в подлинный Театр.

- В начале декабря в Театре «На Литейном» состоялась премьера спектакля «Мудрецы» по пьесе «На всякого мудреца довольно простоты». Вопрос напрашивается сам собой из названия: в вашей постановке Глумов - центральное лицо истории или большее значение имеет свита?

- В центре истории, конечно, оказывается противостояние благородного Глумова и гнусного окружения, как часто воспринимается конфликт в этой пьесе, и система отношений между всеми героями. Художник-постановщик Александр Орлов предложил лифт как основную метафору действия. И это не только аналогия с социальным лифтом, но также иллюстрация кастовости мира, существующей в обществе. А «мудрецы» - люди одной крови, наши современники, активно действующие и определяющие сегодняшний день. Трактат Крутицкого актуален и сейчас.

- Глумов в этой системе координат мудрец?

- Глумов - безусловно талантливый человек. Его трагедия заключается в том, что он расходует свой талант ради «достойной» жизни. Глумов, если хотите, - зеркало, отражающее мир и людей вокруг него: общество, состоящее из живых мертвецов. Людей, лишенных принципов, способности слушать и слышать что-либо, помимо своих амбиций и запросов. Соприкасаясь с такими людьми, Глумов тоже постепенно становится мертвым. Возможно, еще более жестким и бесчеловечным, чем они.

- Получается жуткая картина мира...

- Можно сказать, что в этой пьесе нет положительного героя, а положительный герой сидит в зрительном зале. Хотя даже в отрицательных персонажах я стараюсь найти хотя бы следы человечности. В этих монстрах, «органчиках» ищу болевую точку: не ради оправдания, а ради объемного звучания.

- Персонажи Островского звучат современно во многом благодаря живой, близкой, как это ни странно, сегодняшнему дню речи.

- Здесь требуется уточнение: не во всех пьесах. В процессе работы над пьесой «На всякого мудреца довольно простоты» я убедился, насколько и язык, и мысли созвучны нашему времени. И единственной задачей было сокращение снижающего концентрацию действия текста и нахождение современной интонации. Дополнительно искать современное звучание нет необходимости. С «купеческими» пьесами не так. Например, в «Красавце-мужчине» пробиться к живой мысли через языковые прикрасы намного труднее. И это при том, что пьеса написана на пятнадцать лет позднее «Мудреца». Я не ожидал, что язык пьесы «На всякого мудреца...» проще встраивается в современное звучание, чем речь более позднего «Красавца...». Думалось, что художник, становясь старше, идет по пути упрощения, значит, углубления. Возможно, Александр Николаевич иначе определял задачи. В первую очередь современность текста обуславливается степенью веры актера в чувственную «жажду» своего персонажа и готовностью встроиться в его способ мышления, а значит, говорения. Тогда может быть оправдан любой текст. В невероятных «Волках и овцах» Петра Наумовича Фоменко текст не является препятствием для меня как зрителя. Но я видел несколько спектаклей по этому же произведению, в которых язык казался тяжеловесным и искусственным.

- Вы с таким азартом рассказываете о «Мудрецах», что сразу же хочется спросить: есть ли у вас среди пьес Островского нелюбимые?

- Как человеку, выросшему в театральной семье, конечно, мне симпатичны пьесы, связанные с темой театра. Но основным критерием моей симпатии или антипатии является присутствие или близость мне «горячего сердца» персонажей или остроты темы. Трудно сказать, что важнее для меня. Меня так же завораживает самая странная и необычная пьеса Островского «Снегурочка». Чрезвычайно интересно, возможно ли сделать эти не самые совершенные стихи живым продолжением проявления персонажей, раскрыть гимн любви через эти слова и ситуации. Наверное, «городские» пьесы мне нравятся больше, так как в них ограниченные бытовые детали не тянут к бытоподобию, тогда как в «деревенских» пьесах - наоборот. Но для меня «На всякого мудреца довольно простоты» занимает особое место. Своей «графичностью» ситуаций и диалогов, ясным сюжетом, когда следишь не за тем, чего добивается главный персонаж, а за тем, как он это делает, вариативностью трактовки героев, острым попаданием в сегодняшний день. Другого такого интригующего «коктейля» у Александра Николаевича, наверное, нет.

Фото из архива Театра «На Литейном»

Фотогалерея