Поражение героя/Фонд Герарда Васильева и Академия детского мюзикла

Выпуск 3-123/2009, Премьеры Москвы

Роскошная мысль - музыкальный Карлсон!

С театральной точки зрения тоже привлекательна: после Спартака Мишулина трудно представить другого драматического обитателя домика на крыше, а в ином жанре возможны варианты. (Забегая вперед: ожидания оправдались.) Словом, Фонд Герарда Васильева и молодая Академия детского мюзикла молодцы, что отважились на представление. А имя композитора - Андрей Семенов — достойно уважения.

Однако, когда на сцене была явлена плоская панорама домов со шпилями, радостный настрой убыл: гамма серая. И почти через весь спектакль бредут унылость и неизобретательность: мебель неподходящая; разнородный реквизит; театральные фокусы - убоги. В самом начале заглавный герой пролетает через всю сцену, но канаты слишком заметны, а процедура слишком продолжительна, чтобы их не разглядеть. Еще трюк с банкой варенья, которое опускается до донышка в руках Карлсона, и... все.

История начинается с прихода Малыша из школы: удачны куплеты родичей, где каждый считает долгом сделать ему выговор, – сразу внятно его одиночество. Но аудиовпечатление подпорчено визуальным: трудно представить компанию одним семейством, их шевелюры, не говоря уже о лицах, на диво разномастны. И ведут они себя странно – брат разгуливает дома в кепке, сестра в шляпке, Мама швыряет фартук на обеденный стол...

Сам Малыш, судя по куплетам, из обычного мальчика (скорее, скромника, чем проказника) превратился в нечто среднее между Томом и Геком. Мама упрекает за три двойки, брат за взятый мяч, отец за развязанные шнурки... Как столь бесшабашного хулигана сможет увлечь безрассудный человечек с мотором? К счастью, Малыш на сцене ближе к оригиналу, что подтверждает его сольная ария, в которой он отчаянно тоскует по другу-щенку. Но навеянные пением чувства вновь истаивают от увиденного: из кулисы в кулису проходит девочка, держа на жесткой палке муляж лохматого пса. Излишняя иллюстративность, в то время как музыки и пения юного артиста (детские роли исполняют воспитанники Академии) достаточно; сомневаешься, что постановщик Жанна Жердер понимает юную публику. Впрочем, режиссер говорила, что спектакль «наполовину ориентирован на взрослого зрителя»: вероятно, поэтому на роль мечтающей о ТВ фрекен Бок приглашена Людмила Артемьева. Режиссер устраивает «таксистке» сольный номер, выкатывая громадный экран, сквозь серебряные ленты которого та выпрыгивает в чем-то розовом и блестящем – «Хочу публичности!» – на руки поглаживающего ее по бедрам кордебалета. Концентрация пошлости зашкаливает.

Неточность адреса проявилась уже в либретто. Оно написано постановщиком по трем книгам, воры появляются трижды, привидения дважды, а сколько раз пляшут трубочисты, они же горожане и уголовники, сосчитать не удалось. Добавив эпизоды со взрывом паровой машины, плюшками фрекен Бок, дядей Юлиусом (у которого завязывается и завершается роман с фрекен Бок: «Пойдем, мой персональный летательный аппарат!») и т.д., получим – комикс. В котором о многом говорится-поется («Не плюй в чашку – пригодится кофейку напиться»), почти все обозначается и где самое главное – перескочить от одного эпизода к другому, не задумываясь, зачем это нужно.

Мюзикл – самый опасный жанр в смысле его близости к шоу-бизнесу (вот почему трудно прививается на отечественной, искренностью и сердечностью знаменитой почве). Ориентация на стандартные образцы приводит к поверхностности, агрессивным штампам, а то и кривлянию. В спектакле для детей, где малейшая фальшь – неуважение к доверчивой аудитории, такой крен режет глаз и ухо до физической боли. Очень хочется обратиться к создателям спектакля: Уважаемые взрослые! Пожалуйста, не навязывайте детям ваши вкусы и представления, не подменяйте их мечты собственными! То, что увлекает вас, им не всегда по сердцу.

От призыва удерживает его утопичность. Остается лишь отметить неудачу – если бы не Эдуард Радзюкевич, который дает понять, каким могло быть зрелище, если бы оно хотя бы пыталось достигнуть уровня главного героя. В такого Карлсона нельзя не поверить, ему немыслимо не сочувствовать. Театральное чудо.

Внешне он не похож на габаритного шалуна, не молод, скорее худощав, отчего и знаменитая фраза о в меру упитанном убрана. Чудный костюм – что-то вроде джинсового фрака, цилиндр, яркие разноцветные носки. Досадная ошибка: пропеллер закреплен на лямках рюкзачком – выходит не таинственное создание с мотором, а дядька с аппаратом. Интерес с личности переходит на технику. Едва не переходит. Личность перетягивает.

Голос с легкой хрипотцой, больше проговаривает слова речитативом, поет мало. Грустен. В проказы включается мгновенно, но словно с усилием отбрасывая постоянные заботы. Малыш этому Карлсону не товарищ по играм, скорее – братишка.

Два одиночества. Разнополюсных, почему и напряжение. Младший не знает безнадежности, ему кажется: будь у него щенок, он станет самым счастливым на свете. А Карлсону известна призрачность мечтаний, оттого так хочет оградить Малыша от печали.

Карлсону Радзюкевича не додано радости. Сегодняшний лузер. Имеющий мужество жить. И одолевать тоску, брать под защиту слабейших.

Поверх зеленых арочек в руках ангелочков с белыми крылышками дети слышат драму.

И – надо верить – становятся более чуткими к чужой боли.

Фотогалерея