Тамбов

Выпуск №4-124/2009, В России

Столь долгожданная премьера спектакля «Горе от ума» А.Грибоедова наконец-то состоялась. Она открыла 223-й сезон Тамбовского драматического театра. Зрители, наслышанные об этой постановке режиссера К.Панченко еще в начале прошлого театрального сезона, так и не дождались ее ни зимой, ни весной. Репетиции затянулись. Но перешло ли их количество в качество? И поставлена ли премьерой финальная точка? Ответить затруднительно. Что хотел донести до нас режиссер-постановщик, берясь за бессмертную комедию Грибоедова, уяснить не удается и по прошествии нескольких дней после просмотра спектакля.

Моя настойчивость объясняется не тем, что спектакль зацепил, а лишь профессиональным долгом. Будь я рядовым зрителем, оставила бы «мильон терзаний» в тот же вечер. Ну, получилось, как по Грибоедову: «Шел в комнату, попал в другую». Хотелось посмотреть комедию, а в результате увидела водевиль. Бывает. Можно было бы отшутиться словами Репетилова: «Да, водевиль есть вещь, а прочие все гиль». Но, с другой стороны, как-то обидно за Грибоедова. Все-таки его произведение куда как глубже. Хотя некоторым зрителям, по их словам, было достаточно и того, что они встретились с произведением детства, многие цитаты из которого помнятся до сих пор. Сидя в зале, они с удовольствием нашептывали фразы, ставшие афоризмами, опережая актеров. Недаром Пушкин после первого же чтения предсказал грибоедовским стихам долгую жизнь в языке народа: «Половина войдет в пословицу». И радость узнавания, может быть, не такой уж малый результат появления «Горя от ума» вновь на тамбовской сцене, спустя десятилетия.

Но сердца зрителей спектакль не затронул. Мы стали сторонними наблюдателями всего происходящего в фамусовском доме, так как К.Панченко вместе с художником-постановщиком Н.Гайнуллиной предложил нам театр в театре. Действие разворачивается в соответствии с шекспировскими словами: «Мир – театр, а люди в нем актеры», декорации решены как две уменьшающиеся вглубь театральные сценические рамы. Явления пьесы разыгрываются то на первой, то на второй, то на третьей площадке. Впрочем, персонажи появляются не раз и из зрительного зала или уходят в него. И тогда, например, между рядами самоуверенно вышагивает Скалозуб (С.Ильин), бегают визжащие княжны или же Чацкий (Е.Харитонов) вместе с публикой наблюдает то за утренними нравоучениями Фамусова (В.Голобородов), то за бальными перипетиями. Хотя тут же ловишь себя на мысли, что если Чацкий своими глазами видел все объятья Софьи (А.Тимошина) и Молчалина (Н.Логинов), то к чему потом его долгие и мучительные терзания по поводу отношения к нему Софьи?

По воле режиссера Чацкий (а вместе с ним и зритель) вообще нередко оказывается в достаточно затруднительном положении. Мизансцены столь для этого персонажа невыгодны, что важные монологи актеру Евгению Харитонову приходится говорить или в пол, или чуть ли не от кулис. А так как Чацкий перед нами предстает не привычно нервно-громким персонажем, а чаще уставшим от всей окружающей нелепицы и жутких людей человеком, то голос его тих и порой надломлен, а следовательно, и часть фраз в этих мизансценах теряется. Хотя образ Чацкого все-таки интересен, и Е.Харитонов - точное попадание в него. Правда, горе приключилось с ним, скорее, не от ума, а от сердца. Режиссеру ближе трактовка Немировича-Данченко: «Влюбленный молодой человек – вот куда должно быть направлено все вдохновение актера в первом действии. Остальное – от лукавого».

К.Панченко отчасти уходит от ставшего привычным в ХХ веке общественно-политического звучания пьесы. Чацкий, как правило, произносил пламенные монологи и воспринимался как будущий декабрист.

Сейчас иные времена, и революционности режиссеры сторонятся, как черт ладана. Ныне революционность – плохой тон. Оттого Чацкий в постановке К.Панченко произносит знаменитый монолог «А судьи кто?» так безнадежно устало, понимая, что невозможно бороться против тех, кто «грабительством богаты», кто «защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, великолепные соорудя палаты, где разливаются в пирах и мотовстве». Сегодня царствуют фамусовы. Этот персонаж у режиссера самый колоритный и яркий. Зачастую он затеняет Чацкого. И не только речами. Но даже тем, что говорит их на авансцене, прямо в зал. В.Голобородов лепит сочный образ жестокого деспота, рука которого частенько тянется к палке. И бьет он ею не только слуг. Они что, они крепостные. Фамусов крепко поколачивает и Софью. После того, к примеру, как утром застает около нее Молчалина.

Такое не снилось и Мейерхольду. Даже у него Фамусов был этаким милым, очаровательным, хотя и чуть суетливым старикашкой, ласково принимающим гостей и заботливо относящимся к дочери. Позже, правда, Мейерхольд подправил образ Фамусова, сделав его символом барства и воплощением подлейших черт «прошедшего житья». Вслед за ним таковым рисовали Фамусова и режиссеры советского периода. Им и не снилось, что Россия вновь вступит в капиталистические отношения, и сегодняшние фамусовы, новорусские, окажутся куда самоувереннее, всевластнее, а поэтому страшнее. Образ московского барина-воротилы - несомненная удача и режиссера, и актера.

А вот с Софьей вышла незадача. Ее образ в спектакле вызывает не только вопросы, но и явное недоумение. Характер девушки и раньше был не вполне ясен режиссерам, поэтому так много совершенно разных трактовок этой героини. То она порождение, то жертва реакционной дворянской среды. То эта героиня приходит в конце концов к нравственной катастрофе, то – к запоздалому раскаянию. А вот у К.Панченко Софья вообще никакая. Она подобна аморфной массе, которая приобретает те или иные качества в зависимости от происходящего на сцене. В ней не чувствуется ни личности, ни внутреннего стержня, ни, тем более, внутреннего мира. Софья бесконечно проливает слезы, падает в обморок, иногда, правда, как-то неумело показывает зубки, притворяясь хищницей, то вдруг надувает губки, как манерная барышня. Но самое неприятное ощущение остается от того, что режиссер Софьей постоянно «протирает пол». Девушка, похоже, лучше ползает или лежит, чем ходит и стоит. При такой режиссерской трактовке всех усилий молодой талантливой актрисы А.Тимошиной не хватает, чтобы сделать образ Софьи более-менее внятным.

Кстати, столь непонятное поведение, то бишь ползание по полу, присуще и дочерям князя Тугоуховского. На бале одна из княжон, чтобы разглядеть, насколько Чацкий одержим сумасшествием, подползает ему под ноги. Такой вот «революционный» взгляд на поведение девушки из высшего света в XIX веке. Бал в доме Фамусова выполнен в водевильном варианте. До театра в театре эти сцены не дотянули. Да, картинные позы есть, имеются и пафосные фразы, жеманничество в поведении, кликушество в суждениях. Но при этом все чрезмерно, преувеличенно… и как-то не страшно, а по-опереточному. А тут еще постоянно визжащие шесть княжон, носящиеся по сцене и зрительному залу в платьях, подобных ночным рубашкам. Надо отметить, что костюмы вообще - полная эклектика. Можно сказать, из каждого века по одной части гардероба. Похоже, авторы спектакля таким образом показывают, что пьеса «Горе от ума» на все времена. Но как-то не воспринимается это ни умом, ни сердцем.

Из многоликой толпы гостей Фамусова выделяются, конечно же, Скалозуб, этакий нестрашный, недалекий, но милый полковник, князь Тугоуховский (Ю.Томилин), тоже очень милый шалун, и пьяненький говорун Репетилов (С.Левандовский). Эти персонажи - несомненная удача для водевильного варианта «Горя от ума». У С.Левандовского монолог Репетилова - просто блистательный концертный номер. Все фразы четко проговорены, образы сочны и колоритны. Зритель настолько упивается речью Репетилова, что перестает замечать и пытающегося что-то ему возразить Чацкого, и вообще остальных действующих лиц на сцене.

А вот образ Молчалина вплетен в действие вполне удачно. Режиссер и актер нашли замечательную мягкую пластику и в движениях, и в речах этого персонажа. Молчалин воспринимается как весьма современный и не совсем водевильный образ, хотя Н.Логинову тоже приходится поползать по сцене. Молчалин - этакий обтекаемый, всепроникающий, точно и тонко понимающий, как приспособиться к хозяину и жизни чиновник-слуга. Навидавшись таких молчалиных, так и хочется посочувствовать Чацкому, который восклицает: «Молчалины блаженствуют на свете». И больно от слов одной из зрительниц, вздохнувшей неподалеку в зале: «Ничто не изменяется на свете».

Огорчили в постановке и световое, и музыкальное решения. Со светом постановщики поступили элементарно. Его просто включили: ни тебе теней, ни полутеней. А вот зато с музыкой намудрили. Поначалу все шло как по Чехову: есть на стене ружье - оно выстрелит; присутствует в декорациях «Горя от ума» рояль - значит он зазвучит. Хотя, надо признаться, музицирование концертмейстера театра Е.Литвиновой в первом действии органично вписывалось в происходящее на сцене и было даже мило. Во втором же действии зрителей ждала музыкальная солянка. Рояль замолк, ему на смену пришло скрежетание каких-то засовов, звучание маловразумительных, надоедливых, как осенние мухи, мелодий. «Горе от ума» завершилось таким водевильным дивертисментом гостей Фамусова, что в нем утонул и финальный монолог Чацкого, да и сам Чацкий.

Фото В. Васильева, газета «Тамбовский курьер»

Фотогалерея