Не прерывать ход движения/Станислав Таюшев

Выпуск №5-125/2010, Гость редакции

Три года назад Астраханский драматический театр возглавил Станислав ТАЮШЕВ, режиссер с большим опытом и богатой театральной биографией. Он руководил театрами Хабаровска, Ярославля, Казани, ставил спектакли в Москве, Новосибирске, Саратове и во многих других городах России. За три сезона сложился фундамент репертуара Астраханского театра – «Ревизор», «Последняя жертва», «Фигаро», «Учитель танцев», «Стакан воды», «Пигмалион». И конечно, популярные шлягеры прошедших лет – «Таксист», «Смешные деньги», «Одолжите тенора»... Зритель оценил усилия нового художественного руководителя, пошел в театр. И коллектив, тосковавший об интенсивной работе, не сразу, но все же принял его. А что тут возразишь, когда энергетический напор столь очевиден, столь последователен и плодотворен. Надо многое успеть, в 2010 году театр отметит свое 200-летие. Надо поставить Шекспира Мольера, Булгакова, открыть «театральную гостиную» в фойе, воспитать курс молодых артистов – поколение, что придет на смену нынешнему.

- Станислав Владимирович, как вы попали в Астрахань? Бывали вы здесь прежде ?

- Четверть века назад я привозил сюда на гастроли Хабаровский драматический театр, и у меня остались теплые воспоминания об астраханских зрителях, которые несмотря на июльскую духоту приходили на спектакли, внимательно и доброжелательно смотрели их и долго аплодировали в финале. Запомнился и сам театр – старинный, уютный. Спустя много лет меня пригласили сюда на постановку, и мне работалось хорошо. И когда директор театра позвонил мне впоследствии и стал уговаривать приехать, я подумал и согласился.

- И долго думали?

- Долго. Целый год. Директор был настойчив, но я все не решался - знал, какой это нелегкий груз. Я начал свою режиссерскую стезю с этого – после ГИТИСа поехал главным режиссером в Хабаровск. Потом были Ярославль, Казань. Пятнадцать лет азартной, напряженной работы, репетиции утром и вечером, премьеры, гастроли, фестивали, жестокие битвы «своих» с «чужими», собрания, худсоветы, бессонные ночи… И однажды я осознал, что «весь этот джаз» сделался для меня важнее моего основного и любимого дела – репетиций спектакля. Осознал и ужаснулся - насколько отравлен всем «этим» мой художественный организм. И я ушел с поста руководителя в свободные художники и следующие пятнадцать лет колесил по стране… Поначалу была Москва, где поставил три спектакля в разных театрах. Это были не самые удачные мои работы в силу многих причин...

- Каких именно?

- Я приехал в столицу в сентябре 1991 года. Никто не знал, что нас ждет завтра… Распад империи, инфляция и прочие прелести переходного периода. Пустые прилавки, очереди за хлебом, демонстрации, драки, грязь на Тверской, банды наглых мордоворотов у кабаков и слухи… До театра ли тогда было! Я придумал свою нишу в этом безумном российском мире – стал репетировать романтические фантазии, далекие от реальной жизни. Триллер «Влюбленный дьявол», сочиненный Н.Садур, драму Дюма «Нельская башня», «Звездного мальчика» О.Уайльда.

Жить мне было негде и не на что, и хоть маячили еще приглашения, я воскликнул, подражая грибоедовскому герою: «Вон из Москвы!» И нырнул назад, в родную провинцию. Ставил в Ярославле, Кирове, Вологде, Туле, Саратове, Курске, Тамбове, Ульяновске, Владивостоке, Хабаровске, Новосибирске, на Сахалине… В детстве, помню, любимым фильмом моим был индийский фильм «Бродяга», а в юности стал кумиром Франсуа Вийон, бродяга-поэт.

Ничто не проходит бесследно! Пристрастия молодости приходится подтверждать потом жизнью. Вот я и подтвердил, поколесив вдосталь по России.

- Так как же вы снова согласились в руководители-то вернуться?

- А теперь я не боюсь увлечься административной стороной дела в ущерб творчеству, бесы властолюбия и тщеславия покинули меня. Я осознал очень важную для меня позицию. Прежде я ставил для себя самого. И для тех критиков, которые меня хвалили или ругали. Теперь я осознал профессию как служение тем людям, с которыми работаю, и тем людям, для которых работаю. Служение актерам и зрителям. Казалось бы, так просто! Но мне, для того чтобы понять это, потребовалась жизнь. Ну и потом – прошла пора скитаний, время строить свой дом, свой последний театр.

- И каким вам видится этот дом?

- Прежде, принимая театр, я первым делом проинимался его перестраивать. Переделывать, перекрашивать, набирать новых людей в труппу. Этот революционный радикализм был отчасти оправдан – театр начинал существовать как бы по-новому – в живом, авральном режиме, и в городе просыпался к нему интерес. Но энтузиазм через год-два иссякал, наступали рабочие будни, мне становилось скучно, и я уезжал в другой город – делать там «революцию»…

Потом я осознал, что революции все-таки больше разрушают, а не созидают, и стал искоренять в себе экстремистские замашки. Вот этот город, вот эта труппа – с ними мне жить, для них работать. Прислушаться, понять, чего хотят они… А артисты хотят играть и играть много. Без игры они вянут, становятся злыми, жестокими. И еще они хотят, чтобы их любили и хвалили и чтобы в зале было много публики.

А зрители хотят отдыхать и смеяться, и ничего в этом нет зазорного. Но потом, когда они раз посмеются, два посмеются, им захочется и поплакать. И увидеть что-то возвышенное и красивое. И умное.

Когда я принял театр, нужно было наращивать репертуар. Я начал, естественно, с комедий. Утром репетировал одну, вечером другую, подключив к работе всю труппу. Потом поставил классические хрестоматийные пьесы – «Последняя жертва», «Стакан воды», «Фигаро», «Пигмалион», «Ревизор», «Учитель танцев». На очереди «Чайка», «Лес», «Тартюф». Стандартный набор названий, привычный для солидного, уважающего себя и своего зрителя театра. В этот ряд, разумеется, добавятся со временем и Сухово-Кобылин, и Лермонтов, и Толстой, и Шекспир, и Гольдони… Проблема не в том, чтобы все это последовательно осуществить, а в том, чтобы это все уметь сохранить и играть не один, не два, не три сезона, а более…

Наличие такого репертуарного капитала позволит театру в дальнейшем отваживаться на более смелые и оригинальные проекты. Государственный театр - это предприятие, фабрика, производящая продукцию, которая должна пользоваться спросом у населения, но театр - это еще и «творческая лаборатория», в которой театральные «алхимики» ищут новые формы искусства, новые способы воздействия на зрителя, новые пьесы, новые идеи, новых героев…Но мне кажется, что «лабораторию» можно себе позволить, если налажена жизнь «фабрики» - чем я и занимаюсь сейчас.

Я не столь самонадеян, чтобы думать, будто за три сезона моего художественного руководства Астрахань сделалась театральным городом. Для этого нужны годы постоянных и плодотворных усилий. Но то, что в городе есть интерес к нашим спектаклям, – это несомненно.

- И как вы собираетесь подогревать этот интерес?

- Ну, как… известно как. Вот раздену донага чеховских героев. Они же – и Костя, и Нина, и Тригорин с Аркадиной – потенциальные эксгибиционисты, пусть обнажатся на самом деле… Будет вполне метафорично! Действие «Гамлета» перенесем в концлагерь – колючая проволока, желтый дым из труб, овчарки лают, король с королевой прелюбодействуют и пьют… Взвод эсесовцев - датских солдат — насилует бритую наголо Офелию. Жестокий мир. И Гамлет ему сродни – весь затянут в кожу, колется кокаином – довели гады!

- Смеетесь?

- Ворчу. Изливаю желчь... Шучу! Весь наш так называемый авангардный театр, по-моему, – повторение европейского театра пятидесятилетней давности! Весь он явлен у Ильфа и Петрова в «Двенадцати стульях», где описана постановка «Женитьбы» в постмодернистском ключе…

Я, должно быть, не прав. Я, вообще-то, человек достаточно мирный. Пусть каждый ставит как хочет и как может… Есть, конечно же, и достойные работы… есть, наверное. Но столько дилетантизма, который выдает себя за новаторство и… столько восторженных критикесс, пишущих про эти «новшества» вздор!

Довелось мне работать в Новосибирске. Прекрасный город! Но театральный воздух там был просто отравленный! Переплюнули по части авангарда и Москву и Петербург, а уж критикесс там… И все такие прогрессивные, воинственные. Меня, конечно, сразу записали в консерваторы и реалисты. Уж как высмеивали поначалу мои спектакли! Правда, год спустя появилась и доброжелательная статья, вдумчивая, глубокая смыслом своим. Мне дышать стало легче… Потом и еще статья появилась. Посмотрев мой спектакль, критик спросила себя: «А может, театр и таким вправе быть - не атакующим своими концепциями, не агрессивным по отношению к автору, к зрителю?» Очень приятно это было читать. Не потому, что хвалили. Потому что поняли…

- Вам близок реалистический театр?

- Мне близок театр выявленного смысла. «Гамлет» может быть и так и эдак поставлен. Как только его не ставили! Но смысл почти всех постановок в основном сводили к одному. К противопоставлению порядочного человека и дурного общества. Ну, не надоело ли - в течение веков одно и то же, все одно и то же: благородный принц - злодей король…

- А какой еще смысл можно там вычитать?

- А надо читать… Вот, к примеру, король говорит во втором акте о принце: «Он стал неузнаваем… и внутренне, и внешне». И королева вздыхает о сыне: «Он так переменился!» А почему ни в одном спектакле, ни в одном фильме не видно этой перемены? Вот, страдал в первом акте юноша-студент – красивый, модно одетый… «Законодатель вкусов и приличий», - говорит о нем Офелия. Сам он о себе говорит: «Сомненья мне не ведомы!» Такой благоразумный, воспитанный мальчик, честный, не знающий никаких сомнений. Послушный. Я бы покончил с собой – говорит он, если б Господь не запретил самоубийство! Но проходит некое время, и он изменяется – внутренне и внешне. Он стал груб, язвителен и ехиден, он пьет, он не верит ни в любовь, ни в дружбу, он высмеивает весь этот мир, устроенный как образцовая тюрьма. Он так переменился! Потом пройдет еще некое время, много чего случится, и Гамлет вернется на родину – тучным тридцатилетним мужчиной, познавшим в странствиях какие-то новые истины. В потертой одежде с чужого плеча, сидит на кладбищенской земле принц датский, держит в руке череп, острит. Как он опять переменился! Из всего из этого я начинаю догадываться, что пьеса не об одиноком и благородном принце, вступившем в конфликт с ужасным, злодейским миром, а о тех переменах, что вершит с человеком проходящее время, о тех превращениях, которые происходят с нами в жизни… Как из кудрявых становимся мы плешивыми, из тонких делаемся толстыми, как теряем себя и как вновь обретаем.

И король также подвержен изменениям. Как благоразумен, умен и самоуверен он в первом акте! Государственный муж! Но в третьем акте, исповедуясь перед Богом, он жалуется: «Как человек с колеблющейся целью, не знаю, что начать и… ничего не делаю».

Кто это говорит? Гамлет? Нет, это король говорит. И он успел перемениться к середине пьесы. И Полоний, мудрый, проницательный политик, делается болтливым, старым шутом… Такие вот метаморфозы!

Есть глобальные шедевры, потаенные глубокие пласты которых еще не затронуты. Недавно я выпустил «Ревизора», о котором думал много лет. Я даже репетировал его в одном маленьком городке лет десять назад – в последнем году уходящего двадцатого века… И я хотел тогда поставить о перемене правления – как уходит один режим и внедряется другой, как приехавший из столицы мальчишка устанавливает новые формы взаимоотношений, внедряет новую моду, новые песни… Вчитываясь в пьесу, я наткнулся на реплику Земляники, уходящего из дома городничего, уже после того, как Хлестаков, навравшись, уснул: «Страшно просто. А отчего и сам не знаешь. А мы даже и не в мундирах».

То есть как это не в мундирах? Сколько не видел я «Ревизоров» – всегда они в мундирах, на все пуговицы застегнутые, навытяжку стоят. А у автора-то они не в мундирах, неглиже являются к городничему. Потому что давно уже живут распоясовшись, не страшась ни Бога, ни черта, ни городничего, ни ревизора…

Да и сам городничий признается: «Страху-то нет, а так, немножко…». Разучились людишки бояться кого бы то ни было! Отсюда рождается совершенно иной тон спектакля.

А потом приехавший из Питера мальчишка возрождает в них во всех великий страх. Побежали надевать мундиры…

Удивительно, как великие пьесы приложимы к каждому времени! И каждое время может вычитывать в них свое.

Вот сейчас репетирую «Чайку» и, смеясь над собой, признаюсь, что, когда я ставил ее четверть века назад, ничего-то я в ней не понимал! Ставил по наитию, как Бог на душу положит…

- А так можно?

- По-всякому можно, наверное… Просто, в зрелом возрасте начинаешь что-то постигать…если не в жизни, то хотя бы в любимой пьесе. И в любимом деле.

- По какому все-таки принципу строите вы репертуар?

- Я как-то спросил об этом одного моего коллегу. Он ответил: «В первом моем спектакле главную роль играет жена министра культуры, во втором – жена директора театра, в третьем – моя жена». Вот вам и принцип!

- Хорош принцип!

- Старинные правила: если ты дал главные роли заслуженному артисту Б. и его супруге, в следующей работе пусть главные роли получат заслуженный артист З. и его супруга. Не забыть про заслуженную артистку Д. и про преданную ей «свиту», и т.д. и т.п. Соблюдай эти правила, и в театре установится некое шаткое равновесие. Не обольщайся, что оно установилось надолго. Потому что артисту М. надо не только получать главные роли, ему еще надо, чтобы артист К., его заклятый враг, не получал никаких ролей… А ведь сколько ролей не главных, эпизодических, и их тоже кто-то должен играть, и, назначая актеров на эти роли, – сколько «врагов» себе наживаешь.

«Вот тут и вертись!» - как говорит один чеховский персонаж.

Раньше я никаких таких «правил» не соблюдал… Не стану врать – я и теперь не очень их соблюдаю, я просто стараюсь, чтобы все были заняты как можно более, потому что это - доверенная мне труппа, которую я не делю на «своих и чужих », не завожу любимчиков-единомышленников, никого не записываю во враги.

Булгаков советовал писателям любить своих персонажей. Иначе – он утверждал – у вас ничего не получится. Подтверждаю сию банальную истину, приложимую к режиссерскому делу – артистов надо любить… как это ни трудно подчас бывает! Надо научиться многое им прощать. И искать для них роли – и для артиста Г., и для актрисы Б. И так – по всем буквам алфавита…

Таю надежду, что артисты Дальнего Востока, Сибири и Поволжья иногда вспоминают добрым словом режиссера, который никогда на них не кричал, не уничтожал злой иронией, не унижал.

- Вы человек удачливый?

- Я занимаюсь своим делом – это счастье. Я владею своим ремеслом. Умею поставить спектакль. Иногда (далеко не всегда) умею выразить в нем себя – свой опыт жизни, свое мироощущение. Есть несколько спектаклей, которыми я горжусь. Есть много спектаклей, которые я мог и не ставить, но ставил, в силу разных причин…В начале моей карьеры меня много хвалили, что порядком испортило меня, потом меня ругали – и это тоже надо было прожить...

Должно быть, разумнее было осесть раньше в каком-то городе – как осели мои коллеги А.Попов в Туле, Ю.Копылов в Ульяновске.

Они успели построить свой театр – честь им и хвала! Я же только приступил к этому нелегкому делу. И мне повезло. Здесь приличная труппа. Сильный возрастной состав зрелых опытных артистов, жадных до работы. Крепко слаженное звено артистов среднего возраста. Молодых пока мало, но есть со мной приехавшая пара – он и она – на их плечи обрушилась сегодня нелегкая ноша. Но через год, я надеюсь, им будет набрано подкрепление. У нас хороший профессиональный коллектив. Слава Богу, никаких «разборок» пока не было. Работаем. И у меня отличный директор Г. Н.Камыхина, настоящий человек театра, - с ней так надежно и легко. Да, мне повезло. Свое двухсотлетие мы, надеюсь, встретим достойно.

Стараньями нашего губернатора А.Жилкина, театр в фантастически короткие сроки отремонтирован. В него приятно заходить, в нем приятно работать. Юбилей мы встретим солидным репертуаром, достойным старейшего русского театра.

Фотогалерея