Волгоград

Выпуск №2-112/2008, В России

65-летию Победы в Сталинградской битве посвятил Молодежный театр из Волгограда премьеру спектакля по книге Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо».

С внезапного, ревущего как сирена, хватающего за сердце голоса Гарика Сукачева начинается этот спектакль: «Двадцать второго июня... ровно в четыре часа... Киев бомби-и-ли, нам объяви-и-ли...»...

Нет, он начинается за секунду до этого — с грохота походных коек, которые падают (так кажется) прямо на зрителей первого ряда.

Нет, он начинается еще раньше — в тишине. В спектакле есть пролог. Маленькая сцена без занавеса представляет собой пустое пространство, замкнутое с трех сторон кусками обгоревшего листового железа. Одна за другой выходят скромно одетые молодые женщины с чемоданчиками в руках. Они ставят их на пол, как делают люди на вокзале, присаживаются на них и смотрят в зал. Звучит первая реплика: «За войну я так изменилась, что когда приехала домой, мама меня не узнала». Это камертон. Это та нота обыденной и страшной правды, ради которой писалась книга Светланы Алексиевич. В ней нет жалобы — только констатация факта. Но сколько за этим фактом!

С первых секунд начинает работать в этом спектакле принцип концентрации, сгущения, сведения вселенской трагедии в одну точку, один узел — узел судьбы человека. Женщины, которой предстоит остаться собой в Апокалипсисе. Текст, спрессованный из монологов участниц войны — санитарок, зенитчиц, прачек, военврачей, снайперов, партизанок — текст, обжигающий невероятной правдой, стал и материалом, и главным художественным средством, которым пользуется режиссер. Работа Алексея Серова над спектаклем началась с работы над книгой. Для актрис она началась в одной из воинских частей Волгограда, где они, надев солдатские шинели и сапоги, хлебнули «учебки»: стреляли, маршировали, ползали по-пластунски. Ни военной формы, ни оружия в спектакле не будет, но ощущение тяжести грубого сукна и кирзы — останется. После того, как «вработались» в тему, спектакль был поставлен за 17 дней.

Он поражает единством пространства, ритма и образа. Для того чтобы погрузить зрителя в плотную атмосферу спектакля, зал на время действия превращается в амфитеатр и представляет со сценой практически одно целое. А на сцене, кроме людей, только простейшие конструкции, похожие на кровати: деревянный настил и четыре металлических стержня по углам. Стержни, легко входящие в пазы, делают примитивные «модули» функциональными — сцепляй их как угодно, твори любые трехмерные композиции! С помощью этой «архитектуры» и преображается пространство от эпизода к эпизоду. Хрупкие молодые женщины, реально напрягая мышцы, строят на наших глазах то госпиталь, то бруствер окопа, то арки немецкого замка, где им, усталой роте победительниц, предстоит провести волшебную ночь. Из нагромождения дерева и железа возникнут руины маленького городка. Медицинские бинты, которыми сутки напролет бинтовали раненых, преобразятся в белесую ряску болота, где, по горло в вонючей жиже, молча стоит партизанский отряд, пережидая немцев. Из них же, серых от стирки, сошьет себе девочка свадебный фронтовой наряд.

Их семь, безымянных героинь, которым волей режиссера доверено представлять миллионы женских судеб на войне и в тылу. Пролог, с которого начинался спектакль, это возвращение оттуда. Возвращение — куда? Их домом стала война. Полк, партизанский отряд, госпиталь. Они как души, вернувшиеся из Дантова ада, чтобы рассказать нам неведомое человеку. А хотим ли мы слушать? Вот об этом — о нашем нежелании знать — их первые горькие слова, обращенные к зрителям.

— Как встретила нас Родина? Без рыданий не могу... Мужчины молчали, а женщины... Они кричали нам, оскорбляли по-всякому. — «Знаем, чем вы на фронте занимались, сучки военные!» Словарь русский богатый...

— Вернулась — сначала радость, а потом страх. Страх перед мирной жизнью. Подружки институты успели окончить, а кто мы? Все, что мы знаем, — война, все, что умеем, — война. Первое время мы таились, даже награды не носили. Мы молчали, как рыбы. У нас тогда, скажу я вам, забрали Победу.

Сегодня, через 63 года после войны, последние из них, обласканные и воспетые, все равно хранят в походке и глазах что-то девичье, детское, как будто они навсегда решили остаться там, где случилось главное в их жизни — война. Ее они будут вспоминать снова и снова. Сегодня они в зрительном зале, и театр изо всех сил хочет вернуть им когда-то отнятую Победу. Вернуть им молодость. Он может сделать это только своими средствами — художественными.

Коротко рассказав, как невесело началась для них мирная жизнь, семь девчонок через мгновение, сменив простенькие платьица на безликую робу, снова отправятся на фронт под залихватскую песнь: «Ты мне с перрона, а я с эшелона грустно помашем рукой!» Весело, как на первомайский парад, отправляются они на войну — с верой в товарища Сталина, с припрятанными в вещмешках туфельками и духами. Наскоро соорудив из походных коек подобие паровоза, они повиснут на нем с криком: «Ура!» и этакой гимнастической пирамидой («Делай р-раз!») въедут прямо в свой первый бой.

«В рукопашной была. Это ужас. Это не для человека». Так начинается для них реальная война. Как передать на театре хруст ломаемых костей, крик заживо горящего солдата, вой фашистского самолета, ведущего охоту лично на тебя? Любая фонограмма прозвучит фальшиво рядом с подлинными воспоминаниями свидетельниц и участниц. Чем натуралистичней картины, возникающие в звучащем слове, тем активнее ищет режиссер пластические и музыкальные символы и метафоры, способные заставить нас увидеть, почувствовать и понять происходящее. Это еще один важный принцип, на котором строит Алексей Серов свое стремительное, захватывающее действо — принцип монтажа контрастов. После эпизода «Первый бой» (бой, «после которого и перевязывать было некого — все убитые!») девчонки... смеются, вспоминая, как не умели поначалу различать звания и называли офицеров «дяденьками», как, охраняя самолет, кричали в темноту: «Извините, но я буду стрелять!».

Жестко поставлены сцены боя: перекатываясь по плоскости, каждая натыкается в конце на железную стену и выкрикивает свой рассказ о самом страшном в жизни так, будто выбрасывает наружу свой ужас. Так и о таком можно рассказать только один раз в жизни. И, выкрикнув о себе самую страшную правду, каждая бьет кулаком, бьет всем телом по железу, как будто уже не боится границы между жизнью и смертью. И падает с настила. Их тела, безликие, одинаковые, словно одетые в саваны, перекатываясь уже внизу, в другом измерении, ложатся рядком под деревянный помост. И кажется, их не семеро там лежит, а семижды семь... Вдруг ловишь себя на том, что гром металла, такой театральный и такой реальный, потряс твою душу так же, как он потрясал ее, наверное, во времена Шекспира.

И сразу после этого — сон. Сон молодых женщин, в котором они прекрасны и счастливы, в котором они смешно и неожиданно маршируют — лежа, с полевыми цветами в руках, и их маленькие ножки, обутые в тяжелые мужские ботинки, плавно и грациозно поднимаются и опускаются под нежную неаполитанскую песню про райские сады...

Музыкант по первой профессии, Серов и спектакли свои сочиняет как музыку. Ритм «Войны» рождается в парадоксальном слиянии неслиянного — «Реквиема» Верди и хриплого «блатняка» Сукачева, «Страстей по Матфею» Баха и превращенной в строевую песню «Когда простым и нежным взором»... На стыке чудовищного и обыденного, величественного и низменного, нежного и жестокого рождается ощущение быта войны. Подробности, рассказанные в эпизоде «Партизанский отряд», вызывают содрогание. Но сразу после него мы попадаем в землянку, где женская рота, раздевшись до трусов, болтает о своем, о девичьем. «Что самое страшное на войне? Умереть? Я другое скажу. Самое страшное на войне — носить мужские трусы. Собираешься умереть за Родину, а на тебе мужские трусы! Зимой и летом. Четыре года». И зал смеется. Они смеялись на войне! Они любили. И поэтому не сошли с ума.

Тему любви режиссер приберег для финала. Этот последний эпизод рывком возносит измученных женщин из быта в бытие. Семь коротких историй — как фреска, запечатлевшая разные лики любви. От первого поцелуя до бешеной мольбы: «Дайте похоронить его не в братской могиле!». И вот последние слова спектакля : «В гетто мы жили за колючей проволокой... На скамейке напротив нашего дома сидели мальчик и девочка и целовались. Я была потрясена. Кругом погромы, расстрелы, а они целуются... С другого конца улицы показался немецкий патруль. Грохот, выстрелы... Они упали вместе. Они хотели так умереть. Знали, что все равно погибнут в гетто, и хотели умереть по-другому. Конечно, это любовь. Что может быть другое? Только любовь...»

У этого мощного, переворачивающего душу спектакля очень тихий финал. Льется вода, лежат на кромке сцены живые белые цветы. И в проемах, открывшихся вдруг в железной стене, качаются на прозрачном свету простые садовые качели. Ведь девушки только что ушли... Вот имена актрис, сыгравших этот спектакль: Юлия Бурлай, Ефросинья Бесплеменнова, Наталия Колганова, Наталья Климашкина, Вероника Куксова, Наталья Стрельцова, Наталья Якупова. Все роли — главные.

Фото предоставлены театром

Фотогалерея