Ксения / Вспоминая Ксению Драгунскую (Москва)

Выпуск №1-241/2021, Вспоминая

В 2021-м году у Ксении Драгунской вышла книга «Туда нельзя».

В 2021-м году у меня был издан роман «Ксю», где заглавная героиня погибает.

В 2021-м году Ксения умерла.

Так странно, так неожиданно, что напрашивается: погибла.

Я не верю в потустороннюю мистику - совпадений, сошедшихся случайностей, в том числе многозначительных и страшных, их много и по эту сторону.

Вот и совпало...

Жизнь людей - великое множество задач с одним-единственным ответом, который пропечатан даже не в конце задачника, а прямо здесь, он известен всем. Но мы, каждый, все равно упорно ищем иное решение, словно оно возможно. А вдруг? Осмелилось же солнце русской поэзии высветить лучиком: «Нет, весь я не умру...»

Мы дружили, в том числе, и текстами. Это дано не всем пишущим, людям ревнивым и самолюбивым. Мы посылали друг другу фрагменты и спрашивали: «Ну как?» И честно отвечали: «Гениально!» Обоим хватало ума понять, что от друга требуется не совет, а поддержка.

«Ксю» я ей тоже посылал, а потом сказал при встрече: «Ты уж извини, что назвал героиню с такой судьбой твоим именем».

«Не мое это имя, - сказала она. - Терпеть не могу, когда называют Ксю. Как угодно - Ксюша, Ксюха, Ксюндра, но не Ксю».

Начинаешь говорить, и вспоминается сразу всё, все сразу тридцать пять лет дружбы.

А начало было в 86-м году. Ксения, старшекурсница ВГИКа, приехала на практику в Саратов, где была одна из лучших в стране студий документального кино, сухо называвшаяся «Саратовтелефильм». Она тогда увлеклась именно документальным кино, хотя писала сценарии и для художественного. А я как раз тогда начал сочинять пьесы без отрыва от работы в отделе писем радио, что было там же, где и телевидение. Позже я взялся за сценарии, а она, наоборот, ушла в драматургию. А потом оба все чаще стали окунаться в прозу, признавшись друг другу, что это самое благородное на свете дело. Жизнь и сценария, и пьесы зависят от того, как снимут и поставят, а книга ни от чего не зависит, она сама себе окончательный продукт. Хорошая - ты один молодец. Плохая - один и ответчик.

Но опять забегаю вперед.

Тогда, в Саратове, мы сразу поняли, выражаясь по Киплингу, что - «одной крови». Видим жизнь одновременно и романтично, и иронично. Любим точное, умное слово. Обожаем и ненавидим театр.

Казалось бы, все у Ксении складывалось хорошо: пьесы печатались в театральных журналах, ставились на множестве сцен. Я до сих пор помню премьеру «Яблочного вора» на малой сцене Театра Сатиры с прекрасной Машей Голубкиной. И пьеса «Все мальчишки дураки» ставилась, и «Трепетные истории», и «Рыжая пьеса». Это в девяностые. В нулевые тоже, но меньше, тише. И чаще в студиях, в экспериментальных театрах. Хуже стали пьесы Ксении? Я считаю - наоборот. Тоньше, интереснее, сложнее. Поэтому меньше и ставили.

Никакого парадокса. За тридцать лет с начала девяностых российский театр все больше расходился с российской драматургией, пока не разошелся окончательно. Это не преувеличение. Есть разовые постановки (того, что попроще), но нет единого процесса. Театр сам по себе, драматургия сама по себе.

Когда-то русский театр был в значительной мере театром пьес. И актеров.

Теперь он стал театром спектаклей. Иногда с пьесами, часто без них.

Постдраматический театр, такое нашли слово. Посттравматический, просится невольный грустный каламбур.

Режиссерам неохота возиться с пьесами - ну, разве Шекспира или Чехова поставят в 1001-й раз. Они конструируют свои тексты. Или не тексты - есть спектакли из светоэффектов, из мебели, из пустоты, в которой слышатся голоса. Чем невнятнее, тем лучше. Гениальный Анатолий Васильев на полном серьезе вещает: «Я не хочу про психологию, там ничего нет».

Ничего нет там, понимаете. «Психе» - душа, нечего уже ловить в душах людей гениям-режиссерам. Их все больше влечет визуальный ряд.

В начале было слово, в конце будет видео.

Это не лирическое отступление, это была постоянная тема наших разговоров с Ксенией. Меж тем вот уже несколько лет я имею честь быть худруком семинара «Авторская сцена» при кабинете драматургии СТД РФ. А сосватала меня туда как раз Ксения, являясь куратором семинара от Секретариата. Каждый год мы отбираем пьесы новых авторов, везем их в какой-то город, в театрах местные актеры под руководством режиссеров, своих и приглашенных, показывают, «разминают» пьесы. И везде, без исключений, и актеры, и руководство театров, и зрители удивляются: есть сейчас интересные пьесы! И они остаются в репертуаре - часто по две, три, был случай, взяли в работу сразу четыре. А некоторые драматурги становятся действующими профессионалами. Правда, часто переключаются на сериалы. Не интересно человеку там, где он не нужен или нужен изредка.

Поневоле пишу в настоящем времени. А всё уже не так. Уже без Ксении.

То, что она все больше уходила в прозу, в книги, было неизбежно. И опять мы шли рядом, параллельно.

Но подробностей о ее творческом пути не будет, это для исследователей.

Мне вообще, признаюсь, очень трудно писать о Ксюше. Особенно в мемуарном жанре.

Тридцать пять лет постоянного диалога, ощущения, что - рядом. Ни с кем в Москве я, понаехавший сюда 20 лет назад, не был так близок. Что добавить к этому?

Сразу же после страшного 1-го июля ко мне обращались из разных бумажных и интернетных изданий, просили что-то написать. Я не мог. Да и сейчас - как камни ворочаю. Все-таки журнал не место для личного, а помимо личного - что? Биография? Смотрите в Википедию, говорю я в таких случаях.

...

Впрочем, пусть будет здесь то, что я написал не для изданий, а в своем блоге. Для себя и друзей. Потому что там тоже немного театр, монолог. Но не в образе. Такой театр, где живут и умирают всерьез, где всё «не читки требует...» - ну, вы и сами наизусть помните.

Вот этот текст:

Сегодня прощаемся с Ксенией. Отпевают, и все остальное происходит, как нужно.

Я прощаюсь дома; болею.

Однажды говорили о Боге. Она: так ты веришь или нет? Я - для тебя, Ксюш, верю.

Поэтому: Царствие Небесное тебе, сестренка моя душевная.

Когда я приезжал в девяностые... да нет, раньше, в конце восьмидесятых! ... в Москву саратовским гостем, то вопрос дружества и доверия решался просто: к кому я могу приткнуться среди ночи пьяный? А пьяным я бывал тогда, увы, нередко.

Каретный был из первых адресов. Помню, она открывает, я стою провинциальным фраером: кожаное пальто до пола, шляпа, белый шарф. Она хохочет. Прости, говорю, что я пришел к тебе такой.

Она и мама ее, Алла Васильевна, напоили чаем, уложили, утром Ксюше во ВГИК или еще куда, улетела, а Алла Васильевна поправила меня двумя стопками холодной водки и рассказом о том, как Нагибин заходил по дачному соседству опохмелиться...

Потом Ксюша вернулась. Ни нотаций, ни упреков, наоборот, желание утешить.

И вещие ее слова: или ты сопьешься, или чего-то добьешься. Чтобы то и то - не выйдет.

Пришлось бросить пить.

Какие-то глупости вспоминаются, мелочи. Но в них и была жизнь.

Очередную глупость скажу: когда я опохмелялся холодной водкой под горячую закуску (Алла Васильевна помнила классику!), это был - рай. Это было высокое блаженство. В том, настоящем раю, говорят, блаженство совсем иное. Душами общаются.

Но я, грешный, тоскую по общению живому. Чтобы рядом, чтобы видеть, слышать, смеяться вместе. Улыбку твою видеть.

Прости, Ксюшечка, и прощай. Я никак еще не могу тебя отпустить, ты рядом до галлюцинации. И не отпущу, пока жив.

...

И еще в те дни это выговорилось:

Я смотрю в телефоне на твое имя.

Раньше - одно касание пальца,

и разговоры часами, как водится меж своими...

Тебя нет, а номер остался,

как осталось и все остальное.

Непостижимо. Непреодолимо.

Молча светится твое имя

между тобою и мною.

Дальше, как у Шекспира в «Гамлете»... - но вы и это тоже помните.

Фотогалерея