"Жил на свете рыцарь бедный..." / К 120-летию Николая Черкасова
Выпуск №1-261/2023, Театральная шкатулка
120 лет назад родился Николай Константинович Черкасов (1903-1966).
Чаще всего его вспоминают в связи с ролью Дон Кихота. Не без оснований. Он играл его и в театре, и в кино, сначала в новорожденном ленинградском ТЮЗе в режиссуре Бориса Зона, на сцене Тенишевского училища, затем в Театре драмы им. А.С. Пушкина (бывшем и ныне - Александринском) и в фильме Григория Козинцева. Пожалуй, он был похож на Дон Кихота и в жизни, когда, рискуя головой, заступался за репрессированных собратьев, прикрывая своим авторитетом или даже вызволяя из ссылок и лагерей. Потому-то и удалась ему роль знаменитого идальго - из-за душевных качеств (чувства справедливости, прежде всего), а не только из-за внешнего сходства с героем Сервантеса. Достаточно взглянуть на иллюстрации Гюстава Доре, чтобы понять, отчего именно Черкасова назначили главным советским Дон Кихотом: лицо, фигура, осанка, жесты - как две капли. Но если знаешь, кому и как помогал, за кого бился, подписывал письма или обивал пороги важных чиновников, то ветряные мельницы, как говорится, отдыхают.
Но актером одной роли Николая Черкасова не назовешь. Другие образы тоже прирастали к нему, словно родные. И роли эксцентричных чудаков, самый известный и милый из которых Паганель в фильме «Дети капитана Гранта». И роли неврастеников, вроде царевича Алексея («Петр I»). Он тоже словно сошел с известной картины, и все, кто видел фильм (то есть многомиллионная аудитория, так как смотрели это кино все), сочувствовали не только главному герою в исполнении Николая Симонова, но и сыну его, что есть мочи уклонявшемуся от тягот власти. Актер чувствовал себя естественно и в качестве депутата Балтики, и в комедиях Григория Александрова, и в ролях многочисленных ученых, генералов, композиторов и писателей. Кого только ни сыграл на экране! От «длинного клоуна в цирке» в 1927 году до Максима Горького, которого (как и Дон Кихота) изображать пришлось несколько раз. Поклонники довоенной ленты «Горячие денечки» полюбили его долговязого нелепого чудака Колю, хотя это был всего лишь эпизод. Эта незатейливая кинокомедия возвращает к черкасовским дебютам на эстраде в эксцентрической пародии «Чаплин, Пат и Паташон», где ему так пригодились уроки пантомимы и работа в мимансе Мариинского театра. Диву даешься: как Сергей Эйзенштейн разглядел в актере своих будущих героев?! Киноклассика на века отчеканила его силуэт как мощную фигуру одного из главных русских святых Александра Невского и трагический профиль как суровый лик Ивана Грозного. И знаменитая фраза «Кто с мечом к нам придет...» - застряла в ушах, слившись с тембром и интонацией голоса Черкасова так же, как кадры фильмов с музыкой Шостаковича. Благодаря Черкасову, русское рыцарство обрело черты живого человека, не только благородного победителя, но и одинокого страдальца.
В Питере он был любим не только как киноактер. Корифей «театра прославленных мастеров», он прослужил на александринской сцене 33 года. А для коллег был не столько орденоносцем, лауреатом и депутатом, сколько главой Ленинградского отделения ВТО, что в 1940-60-е годы было не просто (и не простой) должностью, но миссией. Истинный петербуржец, он именовался ленинградцем. И когда скончался, то провожал его весь город: старожилы вспоминают траурный Невский проспект, заполненный толпами людей, искренне желавших отдать ему последний поклон.
Мне повезло увидеть Черкасова на сцене. Однокашником моего отца был Владимир Эренберг, поэтому в Театр драмы им. А.С. Пушкина мы ходили часто. И не только на премьеры. В начале 1960-х спектакли с участием Черкасова я пересматривала не раз. Повезло и со временем: театр отряхивался от необходимости прославлять вождей и героев, искал новые лица и характеры. Три постановки, ставшие для артиста прощальными, были знаковыми и для Александринки. Театр всколыхнулся уже в 1955-м, когда Г.А. Товстоногов выпустил «Оптимистическую трагедию», воспринятую не как гимн революции, а как возможность по-новому взглянуть на исторические события. Буквально следом за этой постановкой главный режиссер Л.С. Вивьен отважился на неслыханную дерзость: на сцену академического орденоносного официозного театра вышли герои Михаила Булгакова. Репетиции «Бега» начались вскоре после XX съезда, опережая реакцию властей, которым, наверное, было еще не до запретных тем и авторов - собственную бы шкуру спасти...
На огромной сцене недвижная фигура генерала Хлудова - Черкасова, худого, осунувшегося, истерзанного сомнениями и неразрешимыми вопросами. Он застыл как ворон посреди поля, усеянного трупами. И вдруг каркающим голосом произносил фразу, в его устах, казалось, немыслимую: «Никто нас не любит, никто. Нужна любовь, а без любви ничего не сделаешь на войне». Тупик, в который герой загнал себя сам, пытаясь смертию смерть попрать... Трагизм смертоубийства как самоубийства - вот что играл актер. Его генерал в солдатской шинели (она до сих пор хранится в музее театра) свой крестовый поход бесславно проиграл. От него веяло загробным холодом.
Надо ли говорить, сколь потрясена была публика. Как пьесой Булгакова, так и Черкасовым. Ничего подобного на этой сцене мы не видели. Следующий спектакль как бы призван был смягчить впечатление и отодвинуть на задний план размышления о незаживающих ранах русской истории XX века. Пьеса С. Алешина «Всё остается людям» при всей своей гуманистической направленности принадлежала еще тому времени, которое уходило в прошлое. И она, наверное, застряла бы среди прочих пьес 1950-х, робко высвобождающихся из груды штампов и недоговорок. Спас пьесу главный герой, академик Дронов в исполнении Николая Черкасова. Артист играл так, словно тот был его двойником. Та же манера говорить, смотреть, слушать, сердиться, шутить... Никакого зазора... Благодаря чему роль, которая могла выглядеть ходульной - очередным слепком с добрых, мудрых и справедливых ученых, не раз мелькавших на советской сцене, - обрела человеческую теплоту и нормальность. И вынесенная в заглавие пьесы фраза лишалась соцреалистической назидательности, как и спор академика со священником, который и спором-то не был.
«Маленькие трагедии» в известной мере продолжили размышления режиссера Л.С. Вивьена и возрождавшегося Александринского театра о главном. О любви, жизни и смерти. В пушкинских «Сценах из рыцарских времен» были собраны лучшие актерские силы: Николай Симонов, Владимир Честноков, Александр Борисов, Лидия Штыкан и начинающие Юрий Родионов, Николай Мартон... Барон - последняя театральная роль Черкасова - не только не тускнел в этом роскошном ансамбле, но превращался в одну из ключевых фигур. И вновь - трагическую. Его герой полноправно вписался в компанию Моцарта, Дон Гуана, Вальсингама с их отнюдь не маленькими трагедиями, созвучными тем, что переживали люди послевоенной эпохи. И песня Мери звучала, словно написанная в наше время. Черкасов по-рыцарски оправдывал своего одинокого героя, горячо объясняя, что пришла пора «собирать камни». Другому артисту, может быть, и не поверили, пожалели бы его сына, но Черкасов был столь искренен, что зрители поневоле сочувствовали именно Скупому рыцарю.
Глядя на него, нельзя было не вспомнить Дон Кихота. Прав или заблуждается, смешон или страшен, в короне или лохмотьях, на трехколесном ли велосипеде или на стальном коне, - артист всю жизнь оставался рыцарем, отстаивал высокие идеалы. Оттого и зрительская любовь к нему не иссякает.
Фото из открытых источников в Интернете
Фотогалерея
