Лед и пламень?.. / Вспоминая Галину Кирюшину

Выпуск №5-265/2024, Вспоминая

Практически любой семейный союз, счастливый или несчастный, вопреки утверждению Л.Н.Толстого, есть тайна. Причем, в подавляющем большинстве случаев, на взгляд стороннего наблюдателя, эта тайна с какой-нибудь щербинкой. Редко, очень редко встречаются семьи, в которых муж и жена, действительно, две половинки.

Перебираю в памяти разные семейные единения и не могу вспомнить, в каком бы союзе можно было наблюдать чаемый лад супружеских отношений. Да, ни в каком. Кроме одного.

Так случилось, что полвека назад я познакомилась с режиссером Борисом Ивановичем Равенских, а потом и с его женой Галиной Александровной Кирюшиной. Правда, второе знакомство состоялось буквально на бегу. Борис Иванович спешил по узким переходам Малого театра с одной репетиции на другую. Не останавливаясь ни на секунду, он вдруг крикнул: «Галя, это Таня». «Таней» была я, театральный критик из Ленинграда, в 1969 г. дебютировавшая в журнале «Театр» статьей о Равенских. И кто бы мог тогда подумать, что наша теснейшая взаимосвязь с Борисом Ивановичем затянется на десятилетие, а с Галиной Александровной - на четверть века, вплоть до кончины каждого из них.

Впервые увидев этих людей, конечно, никак нельзя было сказать, что они созданы друг для друга. Начать с того, что между ними была разница в 22 года, и они скорее напоминали отца и дочь. За плечами каждого из них были совершенно разные времена. И даже не времена, а целые эпохи.

Внешне они также никак не напоминали друг друга. Борис Иванович - приземистый, широкоплечий, по натуре был балагур. В большом людском сообществе, например, в театре на репетиции, обожал смешить всех вокруг. И, не показывая особенно вида, внутренне бесконечно гордился тем, что с легкостью мог быть душой общества. Во всяком случае, я убеждена, что первоначальный интерес его ко мне был обеспечен не тем, что я писала о его работах, а тем, что, только появившись в стенах Московского театра имени А.С. Пушкина, я начинала смеяться.

Время от времени Борис Иванович задавался вопросом: «Ну что ты все время смеешься?» Ответить я не могла, ибо начинала заливаться пуще прежнего.

Человек скорее замкнутый и в обыкновенной жизни совершенно не смешливый, в обществе Бориса Ивановича, наблюдая, как он работает, я испытывала такое счастье, какого впоследствии больше не испытывала никогда. И в этом я была не одинока. Актеры, режиссеры, ученики, приходившие на репетиции Равенских, вспоминали о нем с восхищением и восторгом. У меня это удовольствие воплощалось в смехе.

Галина Александровна была совсем другой, и эмоции, ею вызываемые, тоже были совсем другие. Мне она казалась сделанной из хрусталя, что, впрочем, никак не мешало ее внутренней силе и надежности. Несмотря на свою хрупкость, она была очень убедительной для всех. Помню как-то вечером, гуляя по Тверскому бульвару, мы увидели на весьма почтенном расстоянии свободную машину. Я сказала: «Мы не добежим». А Галина Александровна и не собиралась бежать, она вдруг вскрикнула голосом оперной дивы: «Так-сиии!» Водитель тут же остановился, как вкопанный, и преданно ждал, пока мы подойдем.

Галина Александровна была прекрасна совершенно не встречавшейся в обыкновенной жизни красотой. Более того, она воплощала собой почти легендарный образ Катерины из «Грозы» Островского. В ее исполнении эта неудачливая купеческая жена являла собой поистине квинтэссенцию непорочной чистоты. Ничего похожего никогда не появлялось на наших сценах, а в будущем вряд ли и появится.

В Галине Александровне не только на сцене, но и в жизни всегда поражала глубочайшая печаль, застывшая на дне зрачков. Казалось, она знает все про всех и хранит в своей душе тайну о жизни и человеке, как сосуд со святой водой.

Вспоминая Бориса Ивановича и Галину Александровну, я в тот же миг повторяю пушкинское «лед и пламень не столь различны меж собой». И тем не менее я и сегодня представляю их себе на редкость совершенной парой. Почему?

Потому что в своей неповторимости оба они были чрезвычайно цельными натурами. И эта цельность их объединила. Объединила мелодически, музыкально. Это как двухголосие, как игра на рояле в четыре руки.

Знавшие их в быту, часто рассуждали о том, как Галина Александровна исключительно заботилась о Борисе Ивановиче, посвящая ему каждый миг своей жизни. Но и Борис Иванович - нельзя сказать, что лишь позволял себя боготворить. Печаль Галина Александровны всегда находила отклик у него, хотя и не впрямую, но опосредовано. Я неоднократно была свидетельницей, как он потихонечку направлял своих помощников к жене, чтобы ей в чем-то помочь или отвлечь от тяжелых дум. С подобными просьбами Борис Иванович обращался и ко мне. Ведь если он не репетировал, разбрасывая вокруг искры своего темперамента, то скорее всего был погружен в себя, в поиски сценической образности будущего спектакля. И тогда ничто иное для него просто не существовало.

А дальше 14 лет, прожитых Кирюшиной без Равенских, уже были для нее периодом медленного угасания, как будто растворения во времени и пространстве. Без него она жить не могла.

В середине прошлого столетия в советском кино творили и были знаменитыми немногие, но яркие супружеские пары. Михаил Ромм и Елена Кузьмина, Иван Пырьев и Марина Ладынина, Сергей Герасимов и Тамара Макарова...

Борис Иванович начал восхождение на режиссерский Олимп тоже в сотворчестве со своей второй женой Лилией Гриценко. В 1949 г. появился спектакль «С любовью не шутят», в котором она сыграла главную роль.

Позже, через большой перерыв, уже в 1960-е гг., когда Равенских возглавил Московский драматический театр имени А.С.Пушкина, он занял Лилию Олимпиевну в серии постановок: «День рождения Терезы», «Романьола», «Метель» «Дни нашей жизни». Это были яркие и разные спектакли, и роли у Гриценко вышли разные и яркие. Они не продолжали одна другую, как впоследствии получилось у Равенских с Кирюшиной, о чем надо сказать особо.

По сути в четырех своих работах на сцене Малого театра, созданных в течение последующих двух десятилетий, Борис Иванович выстроил Галине Александровне поразительно успешную творческую судьбу. Это был вдумчивый, долгий и чрезвычайно кропотливый труд: ввод на роль сироты Марины в спектакль «Власть тьмы» (1958), царица Ирина в трагедии «Царь Федор Иоаннович» (1973), Мария Николаевна в пьесе К.М.Симонова «Русские люди», посвященной Великой Отечественной войне (1975), Александра Львовна Толстая в пьесе Иона Друцэ «Возвращение на круги своя» (1978).

Но это оказались не просто роли. Борис Иванович раскрыл в Галине Александровне даже не как в актрисе, а как в человеке, прежде всего, поразительные глубины целомудрия, женственности, материнства, беззаветного служения своей родине и своему народу. Через Кирюшину Равенских въяве показал на сцене, как тысячелетие выживала Россия в труднейших испытаниях, и во многом благодаря стойкости, порядочности, человеколюбию и жертвенности русской женщины. И потому в спектакле «Русские люди» образ Марии Николаевны-Кирюшиной в какой-то миг превращался на сцене в памятник Матери Родины.

Повторю еще раз: на протяжении двадцати лет Равенских выстраивал творческую и человеческую судьбу актрисы Кирюшиной как эпическое полотно. Вряд ли это задумывалось изначально кем-нибудь из них двоих. Просто такой союз уже в зародыше был невероятно плодотворным, готовым к развитию и постоянному обогащению, что позволило в их совместном творческом пути увековечить героический образ женщины в истории России.

... Давно нет ни Бориса Ивановича, ни Галины Александровны, ни самих спектаклей, которые были потрясением для видевших их зрителей. Но осталось осознание того, насколько содержательным может быть союз женщины и мужчины, обогащая духовно не только жизнь двоих, но самый мир человеческой культуры.

Фотогалерея