Полифонический мир "Кроткой" / "Кроткая" в Новом камерном театре (Санкт-Петербург)

Выпуск №7-267/2024, Взгляд

Феномен «Кроткой» Ф.М. Достоевского как «фантастического рассказа» или повести, по определению автора, заключается в невозможности ее однозначного толкования. Герои не имеют имен, они безличны, их история, рассказанная с упоминанием конкретных деталей, обладает широким спектром смыслов и становится архетипичной. В «Кроткой» пересекаются философские проблемы существования человека в облике «палача или жертвы» и абсолютного отчуждения человека от мира, его одиночества. Современный смысл приобретает тема денег как эквивалента счастья и судьбы. Звучит тема юности, изначально обреченной смерти. Привлекает внимание образ «человека из подполья», поток сознания которого предвосхищает открытия Уильяма Джемса и Джеймса Джойса. Открытие Михаила Бахтина о полифоническом мире «Кроткой» меняет представление о поэтике художественного текста. Полифоническое звучание благодаря множеству голосов обладает мощным драматизмом.

Петербургский режиссер Лев Рахлин поставил «Кроткую» в жанре трагедии. Премьера состоялась в декабре в Новом камерном театре, который недавно открылся в здании Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге. Сцена небольшая, спектакль камерный, но позднее его сыграли на гастролях в большом зале Мурманского драматического театра, и оказалось, что актеры сохранили близкий контакт со зрителями и напряженную атмосферу сочувствия человеческому страданию.

Монолог героя начинается с вопроса: «Как же я останусь один?». Отталкиваясь от текста, режиссер воплощает на сцене ужас человеческого одиночества. В сценографии художника Вячеслава Окунева возникает мир, замкнутый в самом себе. Он создан размытыми серо-коричневыми красками, которые объединяют и мебель скромной комнаты, и костюмы немногочисленных персонажей. Краски имеют градацию от черного - это ложе жены-самоубийцы до мутно светлого - сияния больших окон на заднике. Пожалуй, некое движение жизни, только и существующее в этих окнах: меняется городской пейзаж, идет снег, в них же раскачивается гигантский маятник, отсчитывающий страшные часы одиночества героя.

Слева, ближе к авансцене, на плоской темной поверхности лежит умершая жена, в центре на стуле возле стола сидит муж, который без пауз и остановок произносит монолог-исповедь, выворачивая душу наизнанку. Это не только саморазоблачение, но и попытка доискаться до истины о причинах самоубийства жены. По мнению Бахтина, герой - «человек из подполья», который ведет такой же безысходный диалог с самим собой, какой он ведет с другим». В главной роли закладчика и вдовца Евгений Сидихин, созданный им образ - центр сценического мира постановки.

Поскольку личную трагедию мы видим глазами героя, важнейшим средством его характеристики становится речь. Режиссер и актер внимательно отнеслись к предисловию Достоевского, в котором писатель указывает на связующую основу психологического состояния главного персонажа: «желание собрать мысли в точку», чтобы понять и принять истину. Перед зрителями не только страдающий, но и рефлексирующий герой. Образ, созданный актером, внешне совпадает с нашим представлением о персонаже. На нем серая невыразительная одежда, у него замкнутое нахмуренное лицо человека, поглощенного идеей фикс. Пластика ограничена размером комнаты: герой сидит на стуле, подходит к ложу жены, удаляется в глубь сцены к секретеру с деньгами и закладами, возвращается, как будто и впрямь «собирает мысли в одну точку». Интонационно Евгений Сидихин сохраняет некоторую отстраненность от зрителей, поскольку в тексте Достоевского сказано, что закладчик погружается в себя, обращается к невидимым судьям, к неким людями, ведет бесконечный диалог с собой и чужими. Мы наблюдаем за тем, что не предназначено для нас. Голос актера напряжен, иногда срывается на крик, но не доходит до истерики. Евгений Сидихин как будто изнутри контролирует создаваемый им образ.

Центром собираемых воедино мыслей неизменно становится жена (Анна Дразнина, Анастасия Подосинновикова), которая присутствует на сцене. Первоначально, когда она лежит недвижимая на своем темном ложе, можно предположить, что ее функция - молчаливый укор мучителю-мужу. Однако волей воображения главного героя юная супруга оживает, встает и становится адресатом его тяжелых размышлений. Этот образ статичен, он часть этого серо-коричневого мира - скромное платье с пуговками, светло-серая шаль. Прическа с пробором, юный четкий профиль героини вызывают мысли о непоправимости и беспощадности смерти. Рисунок роли предполагает, что перед нами не живой человек, а образ-призрак, поскольку жена существует в сознании героя. Она не самостоятельна, поэтому повторяет слова мужа, обращенные к ней, эхом отвечает на его реплики. Когда муж вспоминает, как единственный раз жена пела при нем, актриса исполняет старинный романс «У церкви стояла карета» тихим, почти бестелесным голосом, как будто мужу трудно припомнить, как это было. Когда герой углубляется в себя, она возвращается на ложе. Ее внутренний мир так и остается скрытым для мужа и для зрителей.

В актерском ансамбле важную роль приобретает персонаж, второстепенный у Достоевского. Это служанка Лукерья (Мария Лысюк, Дарья Перова). Ее образ, несколько гротескный - кривобокая женщина с уродливым лицом и резким голосом - напоминает о безличной немилосердной судьбе. Лукерья выполняет роль вестника из античной трагедии, ибо она с улицы приносит плохие новости и, как умеет, корит мужа за смерть хозяйки. По сути, актерский ансамбль состоит из двойников, все они существуют в воображении героя. На сцене персонажи-фантомы ни единым движением не прикасаются друг к другу. Лишь однажды жена кладет мужу голову на грудь, но не получает ответа на ласку.

О чем бы ни говорил герой Сидихина, он всегда сосредоточен на себе. Он одинок, и причина одиночества в нем самом. Зрители распутывают вместе с героем крепкие узлы его жизни. Он - ростовщик, приобретает жену как вещь, стремится воспитать и переделать ее по своему подобию и для себя, наказывая и поощряя. Не задумываясь о ее юности и незаконченности роста, ломает идеалы и надежды, не видя в ней равного себе человека. Стремится брать как ростовщик, отдавая неохотно и помалу. Однако подавленные разумом, комплексом неполноценности чувства подпольного человека бессознательно вырываются на волю, и когда он осознает, что суть его отношения к жене - любовь и готов отдать все ради ее счастья, этому не суждено состояться, поскольку «мучителя уже полюбить невозможно». Монолог, произносимый Евгением Сидихиным на одном дыхании, без пауз, с переменой интонаций, отражающих состояние больной души, бесцельно бьющегося ума, рождает в зале соучастие и трудно переносимое созерцание человеческого унижения, обнаженности чужой боли.

Тем не менее, мы в театре, а не на сеансе психоанализа, и режиссер в традициях античной трагедии создает катарсис почти по Аристотелю, суть которого «путем сострадания и страха очищение подобных аффектов». В финале возвращаются гармония и целостность художественной формы. Лев Рахлин вводит условный хор - это вокальный квинтет Нового камерного театра. В одеянии монахинь со свечами, читая молитвы, актрисы проходят по сцене, исполняя вокализ, как будто смягчая порывы и страсти, которым нет места в будущем.

Спектакль «Кроткая» несомненная удача режиссера Льва Рахлина, он существует в слитности всех художественных компонентов, это и актерский ансамбль, профессионализм художника, хореографа (Евгения Хробостова), создателя видеоконтента (Виктория Злотникова). Спектакль гармоничен, поскольку мощный выплеск энергии главного героя ограничен строгим стилем трагедии (едва ли не в античном его понимании). Самое важное, что на сцене воплотился художественный мир Достоевского, в нем герой - человек из подполья, тема двойничества, полифонизм, сильные страсти, нравственный выбор. «Кроткую» можно ставить, если есть исполнитель главной роли. Евгений Сидихин - мастер, тонко чувствующий природу прозы Достоевского.

Фото с официального сайта Нового драматического театра 

Фотогалерея